Он втиснул колено между моих ног.
— Для тебя я сделаю так, что все это уйдет, — промурлыкал он. — Просто позволь мне заставить тебя почувствовать себя хорошо на минуту. Тебе нужен перерыв.
Он сунул руку мне под юбку.
— Стелла? Ты где? — голос моего отца и звук моего имени заставили моего сводного брата слезть с меня в мгновенье ока.
Дилан схватил мою руку и дернул меня в сидячее положение, затем поправил свою застегнутую на все пуговицы рубашку и разгладил белые пряди. Он подмигнул мне. Подонок.
Когда отец не показался в двери, я поняла, что этот зов означал «иди сюда».
— Мне нужно идти.
— Позже, — прошептал Дилан.
Нет, если я смогу что-то сделать. Дилан принял одну ошибку, совершенную по молодости несколько лет назад, за пламя, горящее всю жизнь. Неважно, сколько раз я говорила ему, он все равно просто не верил, что двадцатипятилетняя я не была такой же глупой как когда-то девятнадцатилетняя.
Когда мы с отцом переехали в Луизиану, мы были подавлены. Мать ушла из этого мира, не сказав «прощай» и не предоставив ни малейшего объяснения. Мы с отцом плыли по течению, пытаясь встать на какой-нибудь путь, чтобы продолжать жить, даже если у нас вынули сердце и похоронили его в холодной земле на нью-йоркском кладбище.
В итоге отцу понравилась мать Дилана, и он попытался обрести с ней новое начало и семейное наследство. Ни одно из задуманного не сработало, и они развелись через полгода. Мы с Диланом были братом и сестрой, которые категорически не подходили друг другу, если так вообще можно сказать. Я рисовала и читала книги. Он любил спорт и обожал учебу во всех аспектах, если только не приходилось иметь дело с осями X и Y на классной доске.
И все равно, мне было грустно, и я отчаянно желала почувствовать что-то — что угодно — после смерти матери. Дилан был рядом с более чем простым желанием. Так что я сделала нечто глупое. Это был мой первый раз — и единственный раз — и я не скажу, что пожалела об этом после. Я просто не думала об этом. Для меня это не было великим событием. Хотя про Дилана такого не скажешь.
Я вытряхнула мысли о нем из головы, пока шла на голос отца из дальней части дома, направляясь в его кабинет.
Папа вложил свои последние деньги в этот дом в викторианском стиле начала ХХ века. Причудливый фасад очаровывал. Протекающая крыша и продуваемые насквозь окна? Не очень. Даже с этими минусами это было безопасное место, пока щупальца Вайнмонта не начали вторгаться сначала в виде первых визитов следователей, потом первого ареста, а затем и обысков. Вайнмонт показывал свое лицо на каждом шагу, появляясь среди пытки, причиной которой он стал.
В миллионный раз за день я надеялась, что Вайнмонт случайно воспламенится. Затем я вошла в кабинет отца.
Огонь потрескивал в камине, и в комнате стоял запах курительной трубки отца. Атмосфера здесь всегда окутывала меня спокойствием и заставляла чувствовать себя в безопасности. Даже сейчас, после всего, через что мы прошли, я все так же почувствовала знакомый комфорт, когда вошла.
Вдоль дальней стены возле высоких окон он расставил наброски картин и эскизы, которые я так и не выслала в местную галерею. Я так много раз ловила его, когда он просто стоял перед какой-то из картин, которую решил внимательно рассмотреть, и пялился на нее, будто она скрывала от него какой-то ответ. Рисовать меня научила моя мать. Может быть, он искал ее в мазках и линиях?
Мои ступни коснулись мягкого персидского ковра, на котором я привыкла играть в детстве, и это вернуло меня в настоящее. Комната ощущалась более наполненной, каким-то образом более занятой, чем обычно, будто бы здесь было меньше воздуха или меньше пространства.
Несмотря на потрескивание в камине, в комнате казалось холоднее, темнее. Мой знакомый комфорт высосало. Кто-то сидел в таком же кресле, как и отец, и смотрел прямо на него, хоть я и не могла видеть его.
Я замедлила шаг, когда увидела разбитость на лице отца. Его морщинистое, но все такое же прекрасное лицо, было бледным даже в свете потрескивающего огня. Первые петли страха затянулись вокруг моего сердца, медленно удушая его.
— Пап?
Затем я поймала его запах. Когда бы я ни прошла мимо него в зале суда, или когда он подходил слишком близко к тому месту, где сидели мы с отцом, я слышала один и тот же его запах. Лесной и мужской, с неизвестной нотой изысканности. Колени угрожали подогнуться, но я продолжала держаться, пока не встала за креслом своего отца и встретилась лицом со своим врагом.
Холодным взглядом Вайнмонт оценил каждый дюйм моего тела.