Местные женщины и дети обычно подавали сигнал тревоги, предупреждая повстанцев, скрывающихся от новых властей в их или ближнем селе. Так как традиционный крик “Хлопцы, ворог близко!” все чаще приводил к репрессиям, к концу 1944 г. были появились новые способы привлечь внимание и при этом защититься от возмездия со стороны советов: “Бандиты!”, “Грабят!” или “Убивают!”
Конечно, собрать информацию еще не означает выработать успешные методы борьбы с противником. В конце 1944 — начале 1945 г. советская разведка все чаще отмечала, что повстанцы все больше полагаются на женщин и детей. Советы пытались найти решение этой проблемы. В совершенно секретном докладе, датированном 6 октября 1944 г., командир пограничного отряда НКВД на Украинском фронте подчеркивал трудности, создаваемые украинскими женщинами и детьми, которые своей шпионской деятельностью серьезно подрывали эффективность советских операций: “Многие дети в возрасте 12–15 лет и женщины работали и продолжают работать как активные осведомители и посыльные между бандами и подпольными организациями ОУН и УПА. Они также организовывают доставку продовольствия для банд и предупреждают их относительно появления [советских — Дж. Б.] пограничных дозоров в их областях и о возможных военных действий последних против них. Это соответствует инструкциям центра ОУН, который приказал [местным командирам], использовать [больше] женщин для подпольной работы — главным образом для связи периферии и центра”[209].
Мер, принимаемых советскими войсками, было явно недостаточно для решения специфической проблемы, вызванной участием женщин и детей в повстанческом движении. Подобная мысль стала настойчиво повторяться в докладах, поступавших в центр из самых разных районов Западной Украины. В январе 1945 г. в докладе, обращенном непосредственно к Первому секретарю ЦК КПУ(б) Никите Хрущеву, секретарь Жолкевского райкома Бычков писал: украинское подполье “имеет большую женскую организацию — так называемую женскую сеть (жiноча сiтка)… [Женщины Дж. Б.] — их главная сила — в сигнализации, продовольствии, и так далее. Я встречал их. Однако мы арестовали очень немного женщин”. Обращаясь прямо к Хрущеву, Бычков мрачно замечал: “Мы должны сделать что-нибудь больше относительно этих женщин!”[210].
В регулярных докладах МВД Сталину о борьбе с движением сопротивления на Западной Украине мы не встречаем ни одного упоминания о женщинах среди убитых или захваченных повстанцах вплоть до февраля 1945 г.[211] С этого времени женщины появляются в этих сводках все чаще. Это соответствует свидетельствам с мест, отмечающим рост числа убитых советскими войсками женщин, подозреваемых в принадлежности к подполью[212]. Хотя в советских источниках общая численность потерь повстанцев указывается без разделения погибших по половому признаку, можно попытаться оценить долю женщин среди жертв советского насилия, используя данные сообщений об отдельных операциях.
К марту 1945 г. ОУН-УПА, ранее полагавшиеся на женщин лишь в отдельных случаях, стали полностью зависеть от них во всех областях нелегальной деятельности. Вот лишь один пример: с 20 февраля по 24 марта 1945 г. местные органы НКВД и НКГБ арестовали сто пятнадцать членов подполья ОУН в Лопатинском районе (в окрестностях Львова). Из них двадцать пять вели подпольную работу для ОУН в районном центре, передавая информацию военным отрядам. Большинство этих секретных агентов повстанцев были женщины[213].
Возрастающее участие женщин не осталось незамеченным местными советскими кадрами, ответственными за подавление повстанческой деятельности. Например, первый секретарь Струмиловского райкома партии Боргунов (также из окрестностей Львова) определял женщин как главного врага советской власти за пределами непосредственных боевых столкновений: “Мы имеем огромное число женских сетей (жiноча сiтка) [украинских повстанцев — Дж. Б.]. Из данных явствует, что в селах, скажем, с 1000 жителей имеются 50–60 членов ОУН, и значительная доля их — женщины. В некоторых селах они руководят [подпольной] работой. Женские сети [как правило] не военные части, а скорее формируют организационную, вспомогательную силу из бандитов [т. е. повстанцев], с которыми, — угрожающе заключает Боргунов, — мы должны рассчитаться, если не теперь, то позже”[214].
“Грехи их отцов”: борьба советской власти с семьями повстанцев
Беспрецедентный рост числа украинских женщин в подпольном движении в 1944–1945 гг. превышал потребности подполья. Возрастание доли украинских женщин в рядах повстанцев вызывалось общим пробуждением политического самосознания западно-украинских женщин в жестоких условиях советской оккупации. Женщины начинали поддерживать повстанческое движение по ряду причин. Однако политика новых властей, не проводившая различий между повстанцами и гражданским населением в целом, здесь — как и в других регионах — в значительной мере способствовала вовлечению многих женщин в борьбу с Советами. Главная проблема состояла в том, что к ответственности за действия повстанцев привлекались и наказывались их жены и другие близкие родственники. Как заметил один из офицеров УПА в августе 1944 г.: “Большевики, сами не понимают, что они делают: или заставляют людей прятаться, или арестовывают их. Мы должны принять это во внимание, так как в этом [в злоупотреблениях советской власти — Дж. Б.] заключаются и наша сила, и наша надежда”[215].
Репрессии против членов семей подпольщиков являлись насущной частью методов проведения советской политики в областях, охваченных повстанческим движением. Уже в январе 1945 г. Советы ясно осознали некоторую противоречивость своих методов. На совещании руководителей районов и сотрудников НКВД-НКГБ Львовской области непосредственные проводники этой политики усмирения региона подверглись острой критике за недостатки в работе с семьями повстанцев. “В нашей работе имеется одна ошибка, — доказывал командир 88-ого пограничного отряда НКВД, — Мы убиваем повстанцев, мы видим мертвого повстанца, но за каждым [мертвым] повстанцем остается жена, брат, сестра и так далее”. Членов семей погибших объединяет чувство преследования со стороны властей — в будущем оно порождает бесчисленные очаги сопротивления. Когда же, спрашивал командир отряда, советские войска начнут наказывать семьи повстанцев?[216]
Советские должностные лица на Западной Украине пришли к выводу, что недостаточно ликвидировать одних лишь активных участников повстанческого движения: зараза должна быть вырвана с корнем — нужно всячески преследовать, арестовывать, сажать в тюрьмы, подвергать пыткам и депортировать членов их семей. В феврале 1946 г., на встрече Н. С. Хрущева с районными и областными партийными руководителями, начальниками областных управлений НКГБ и НКВД и командующими военными округами на Западной Украине, первый секретарь Дрогобычского обкома Олексенко обратился прямо к Хрущеву: “Я прошу Вас, Никита Сергеевич. Дайте нам эшелоны, чтобы мы могли выслать семейства повстанцев. Это имеет большое значение и поможет нам достигнуть [нашей цели — Дж. Б.]. Мы готовы провести массовые высылки…”[217].
В течение недели Хрущев дал свое официальное согласие на расширение акций против националистического подполья, после чего резко возросло число членов семей повстанцев, депортированных с Западной Украины. Начиная с июня 1945 г. 10 139 украинских семей (26 093 человек), заподозренных в антисоветской деятельности, уже были высланы в Сибирь[218]. Первоначально “многие полагали, что мы [советские должностные лица] фактически не будем высылать их, а только попугаем”[219]. Понимание пришло, как только увеличились темпы высылок. К концу 1947 г. из семи областей Западной Украины на Дальний Восток было выслано 26 644 семей повстанцев, что поставляло 76 192 человека —18 866 мужчин; 35 152 женщины и 22 174 ребенка. Таким образом, число женщин и детей превосходило число взрослых мужчин больше чем в три раза. По распоряжению от 10 сентября 1947 г. 21 380 семьи (61 814 человек) из западно-украинских областей направлялись на работы на шахты Дальнего Востока[220]. На практике депортации означали, что советское законодательство карало не только предполагаемых повстанцев, но также и членов их семей[221]. Схваченные этой “ловушкой-22”, в результате жестокой советской оккупационной политики, женщины и девушки все больше и больше вставали в ряды украинского антисоветского повстанческого подполья.
209
Из совершенно секретного доклада командира пограничного дозора НКВД на Украинском фронте Грушецкому, 6 октября 1944. ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 70. Л. 5 oб.
210
Из стенографического отчета о встрече Хрущева с руководством советской кампании по умиротворению Западной Украины, 10 января 1945. ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 191. Л. 51.
211
Этот вывод основан на обзоре периодических докладов НКВД Сталину, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации в Москве, составленном В. А. Козловым и СВ. Мироненко. См.:
212
О “героическом” участии женщин в украинском антисоветском подполье, см.: Марта Н. [Галина Савіцька-Голояд]. Жінка в Украіньскому визвольному Русі. Р. 88–102, С. Ф. Хмель.
Марта Н. также приводит множество примеров гибели украинок, замученных Советами, но так и не выдавших сведений о повстанцах. См. также двадцать пять автобиографических очерков об украинских женщинах-подпольщицах:
214
ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 195. Л. 125. Подробные данные см.: ГАРФ. Ф. Р-9478. Оп. 1. Д. 126. Л. 201–202. В числе названных здесь 300 членов “банд” ОУН-УПА 80 — женщины.
215
Рапорт командира роты УПА ЕРЕМЫ, датированный 21 августа 1944 г. найден на трупе повстанца роты ОРЛИКА, погибшего во время перестрелки с советскими войсками 24 августа. ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 70. Л. 56.
216
ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 191. Л. 46. Как следует из донесения из Дрогобыча, датированного 27 декабря 1945 г., многие жители поддерживали эту точку зрения. ДАЛО. Ф. 5001. Оп. 6. Д. 53. Л. 233–234.
217
Фрагмент “Стенограммы совещания секретарей обкомов КПУ(б), нач[альников] облуправлений НКВД, НКГБ, командующих военных округов, от 14 февраля 1946 г.” Центральный Государственный Архив Общественных Организаций Украины (Центральний державний архiв громадьских об’єднань України — далее ЦДАГОУ). Ф. 1 (ЦК Компартии Украины. Особый сектор. Секретная часть). Оп. 23. Д. 2884. Л. 39.
218
Данные для семи областей Западной Украины составлены на основе отчетов в: ГАРФ. Ф. Р-9478. Оп. 1. Д. 349. Л. 1; Д. 352. Л.69–77.
219
Настроения населения обобщались в регулярных докладах. См., например, доклад секретаря Дрогобычского обкома Олексенко Хрущеву, датированной 27 декабря 1945 г. “О реагировании населения и бандитов на выселение семей бандитов”. ДАЛО. Ф. 5001. Оп. 6. Д. 53. Л.233–234.
220
Совершенно секретное донесение начальника МВД Круглова Сталину и Берии, датированное 7 февраля 1948 г. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 199. Л.205–209. Западно-украинские семьи депортировались по резолюции Совнаркома № 35, датированной 8 января 1945 г. о политической высылке или спецпереселенцах. Только в октябре 1947 г. 13592 сотрудников органов государственной безопасности и войск МВД приняли участие в массовых высылках членов семей лиц, подозреваемых в активном участии в повстанческом движении. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 199. Л.288–298; Ф. Р-9479 (Отдел спецпереселенцев НКВД СССР). Оп. 1. Д. 257 (“Сводные статистические данные”). См. также: “Докладная записка о проведенных мероприятиях по обеспечению выселения семей активных националистов бандитов”, составленная наркомом МГБ Украины Савченко на имя Л. Кагановича и датированная 14 октября 1947 г. РГАСПИ. Ф. 81. (Фонд Лазаря Моисеевича Кагановича (1920–1957 гг.) [1893–1957]). Оп. 3. Д. 129. Л. 226–232.
221
Наиболее полное исследование, посвященное советской политике массовых депортаций, см: В. Алферова.