Мирьям вздохнула, отыскала в лакированной сумочке «раковые шейки» и, коротая время, стала ими похрустывать. Ничего особенного в прибывающем за грузом торговом судне не было, но ведь вечер субботний — отчего и не поглядеть, не подождать? Взад-вперед по набережной прохаживались люди, кругом слышалось шарканье шагов, шутили парни, кокетливо посмеивались девушки. Здесь были солдаты, праздно разгуливавшие пограничники, державшиеся группами иностранные матросы, легкомысленные девицы, высматривавшие, не подарит ли кто чулки. Три пузатых парохода, казалось, настороженно прислушивались к тому, как их коллега испрашивал разрешения на вход в порт. И вот все наконец увидели: он ползет — почтенная громадина с массивным, полным тяжеловесной уверенности корпусом — ползет следом за буксириком по отражающей небосвод широкой глади реки.
Пароход был английский, и определенно не из худших, на его мачте колыхался флаг, и в полосе света только что вспыхнувших электрических лампочек была хорошо видна палуба. По ней бегали люди, кто-то соскочил на берег. Батюшки, да это же негр, черный, как уголь; он появился внезапно, будто слиток плотной темноты, и суетился в бледном сумраке северной летней ночи. Кто-то заорал густым, похожим на рев быка голосом в жестяной рупор — видно, капитан или штурман, — негр накинул петли на береговые кнехты, и тотчас заработали лебедки, наматывая и наматывая тросы, пока наконец вновь прибывший пароход не стал у пристани, уверенно и спокойно, в один ряд со своими коллегами, которые, казалось, все еще с любопытством таращили на него глаза.
Спустили трап, и на пристань высыпала толпа смуглых людей. Мирьям, пораженная этой экзотикой, от удивления быстро-быстро замигала глазами, — все до единого были негры и мулаты. Она уже совсем было собралась уходить, — ведь ничего особенного не приключилось, — но в это время по трапу спустился еще один моряк, на сей раз белый.
Этот долговязый матрос с довольно заурядной внешностью вряд ли привлек бы к себе взоры в обычных обстоятельствах, но здесь, в команде негров и метисов, он был, по-видимому, единственным в своем роде и тотчас же стал центром всеобщего внимания. Волосы у него были светлые, и сначала его приняли за скандинава; но худоба и расхлябанная походка моряка вызвала у иных неколебимое убеждение, что это, конечно, либо ирландец, либо просто англичанин. А то, что за плечами у него оказался большой брезентовый мешок, нельзя было объяснить ни так, ни этак, — ведь не потащит же разумный человек с собою мешок в портовый кабак или в какое-нибудь другое питейное заведение.
Что за человек покидающий судно матрос, об этом наверняка с еще большей обстоятельностью рассуждали бы в кучке наблюдателей и дальше, если бы он тем временем сам не сошел на землю. Вблизи, на ярком свету разглядели лицо долговязого, — оно было веснушчатое и к тому же все в угрях и прыщах. Угри и прыщи, правда, не делали лицо таким уж некрасивым, — нет, не то, — однако какое-то разочарование у зевак все же вызвали. Вдобавок ко всему у этого сгорбившегося под тяжестью мешка человека оказались невзрачные серые глаза; впрочем, смотрели они с хитринкой и жизнерадостно. И когда высокий моряк двинулся прямо на толпу любопытных, ему даже не подумали уступить дорогу, хотя большинство из них в это время пытливо, словно изучая, смотрели на него.
Затем по трапу спустилось еще несколько белых матросов, и последняя капля интереса к долговязому пропала. Еще немного погодя пары гуляющих рассеялись, в густых сумерках мелькали лишь огоньки редких папирос.
Мирьям медленно побрела по набережной к понтонному мосту и, едва сделав шаг-другой от пристани, инстинктивно почувствовала, что следом за нею кто-то идет. Ее охватило беспокойство, девушка тревожно прислушалась к звуку шагов по булыжной мостовой. Она почему-то нисколько не сомневалась в том, что человек идет именно за нею. И тут же представила себе, как ее вот-вот остановит прекрасный юноша с горящим взором, приплывший из-за далеких морей, — он коснется своей смуглой рукой ее локтя и шутливо произнесет столь обычное в портовых районах приветствие: «Хау ду ю ду, май дарлинг?»
— Хау ду ю ду, май дарлинг? — послышалось тотчас.