Мирьям, девушка из предместья, уже прошла к этому времени почти до середины длинного понтонного моста, по обе стороны от нее плескалась темно-зеленая ночная река…
Батюшки, не ослышалась ли она, не померещилось ли ей?
От этих отчетливо и смело произнесенных слов Мирьям бросило в жар. Не разумнее ли пуститься бегом по безлюдному мосту? И все же она лишь прибавила шагу да крепко прижала к бедру сумочку, словно боялась потерять ее.
Однако топот позади не умолкал. И вскоре снова послышалось:
— Хау ду ю ду, май дарлинг?
На этот раз Мирьям бросила через плечо:
— Чего ты? Отстань, дуюдульщик. Смотри, а то полицейского позову…
— Послушай-ка… Ты что сразу колючки выпустила, милая? — спросил незнакомец на чистейшем эстонском языке.
Когда минуту спустя Мирьям выбралась из темноты на свет уличных фонарей и украдкой оглянулась, она узнала того самого долговязого матроса с брезентовым мешком за плечами, которого недавно видела на сходнях. Свет падал прямо на его угреватое лицо, серые глаза улыбались, рот дружелюбно растянулся, широко обнажив зубы. Стало быть, эта каланча — не скандинав, не ирландец и даже не обыкновенный англичанин, а просто-напросто эстонец, может быть, к тому же, и родом-то из этих самых мест.
И Мирьям, уже достаточно взрослая и рассудительная, чтобы знать себе цену и не преувеличивать чужих достоинств, сердито сказала:
— Вот уж скажут, так скажут по-морскому, и берегись, если дура… Думают, всех других мешком из-за угла ударили! Англичанин, мол, да и только, а не какой-нибудь мужик от плуга.
Но парень не испугался, подошел к ней совсем близко и удивленно протянул:
— Ну и ну-у…
— Чего «ну и ну-у»? — еще заносчивее спросила девушка.
Воцарилось молчание.
Наконец матрос сказал:
— Вот дьявольская история, нечего сказать. Гляди, брат Михкель, где пришлось усы подпалить. Ты сам не свой от радости: знакомая девочка встречает тебя в порту… тут долго думать нечего — спеши на берег и предложи проводить! А тебе заместо того… смотри, как бы с жизнью не расстался. Вот уж я, бедняга, никогда не поверил бы, что ты за эти три-четыре годика этак выросла да зубки отточила.
— Кто? Я? — спросила Мирьям.
Матрос подошел поближе, коснулся ее раз-другой локтем, стал поправлять свой вещевой мешок. Нет, в самом деле, не чересчур ли прыщеватое у него лицо? Да и глаза вроде малость ненормальные — слезятся, а веки красные. Зато нос до чего красивый — с горбинкой, а зубы — словно из фарфора, белоснежные, так и поблескивают. Но, поняв, что в ней просто-напросто пытаются пробудить любопытство, Мирьям вскинула свою русую курчавую голову, вновь приняла надменный вид и, пожав плечами, сказала:
— Вот что! Думаете, на приманку попадусь? Видывали на белом свете людей и посмекалистее вас, молодой человек.
— Как это понять — «на приманку»? — спросил матрос.
Мирьям ответила:
— Как? Будто сами не знаете?
Матрос засмеялся.
— Нет, и впрямь не знаю.
Тут Мирьям, наморщив нос, насмешливо бросила:
— А так — что мы будто бы знакомы или как там… Я-то, во всяком случае, впервые имею честь видеть вас!
Но парень все с той же улыбкой, хитро сощурив глаза, глядел на девушку, и она, запинаясь, добавила:
— Не припомню… право… чтобы я видела вас раньше. Вы просто голову мне морочите. Хотите завязать разговор и пойти со мной. Будто я ваших планов не понимаю.
— А я, ей-же-ей, видел тебя, и — тысячу раз, — сказал матрос и тут же назвал место, где он когда-то работал, напомнив Мирьям о времени, давно забытом ею.
Снова поправляя свой серый дорожный мешок, матрос добавил:
— Да, я знаю тебя, дорогая сестра во Христе. Ты по божьей воле не очень-то изменилась. Уже в ту пору была статная девочка, и, когда мне сказали, что тебе пошел всего четырнадцатый год, я не хотел верить… Лицом ты… точь-в-точь как тогда. Ну как, теперь веришь мне?
— Может, и так, но… — буркнула Мирьям.
И долговязый моряк, по-приятельски подтолкнув ее, вдруг сказал:
— Ах, ты все еще не веришь? Ну, в таком случае я напомню тебе вот о чем: под коленом у тебя большое родимое пятно. Ведь правда, а? Бывало, бегала в коротеньком ситцевом платье до колен. В те времена, несколько лет назад, была такая чудная мода — каждая женщина норовила показать свои барабанные колотушки, ха-ха-ха! А ведь ты рано повзрослела, уже тогда была высокая, почти как сейчас.
Они шли опустевшей улицей, впереди них двигались рядышком две длинные тени.
А матрос спрашивал все настойчивее и шарил при этом у себя в карманах, словно искал, что бы сунуть в рот.