— Все, лейтенант, выполняйте, — стараясь не глядеть на доктора, сухо оборвал его Кашеваров. И вдруг тоже, совсем как мальчишка, взорвался: — И вообще, товарищи офицеры, что это такое! Один ко мне приходит — оставьте его на корабле, другой…
Он отвернулся к столу и начал рыться в бумагах. Потом взглянул на часы и сухо сказал Рекемчуку, который все еще стоял в стороне и угрюмо молчал:
— Распорядитесь выстроить личный состав на шкафуте.
Когда экипаж был выстроен, Кашеваров застегнут реглан на все пуговицы и вышел.
— Мне нужны двенадцать человек, которые останутся на корабле со мною, — негромко сказал он. — Остальные сойдут на берег. Корабль будет держаться до последней минуты…
Он говорил глухо, словно очень уставший человек, и во всем этом было что-то от фронтовых времен, от тех дней, когда вот так же выбирали командиры смельчаков-добровольцев, готовых идти на любое испытание, а надо — и на смерть.
Но тут случилось неожиданное. Раздался звонкий вибрирующий от напряжения голос старшины Горобцова:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?
Горобцов вышел из строя.
— Коммунисты решили остаться на «Богатыре», — сказал он. — Будем нести вахту до выхода корабля на чистую воду. И спрашиваем на это разрешения командования.
Он повел взглядом вправо, и будто только этого взгляда и ожидали матросы, старшины, все те, кто присутствовал тогда на партийном собрании. Один за другим выходили они из строя и становились справа от Горобцова. И лейтенант Ткачев, подумав мгновение, шагнул к этой шеренге, стал возле старшины. И помощник командира корабля, до той минуты безмолвно стоявший за спиной у Кашеварова, четко, по уставному подошел к коммунистам и встал около доктора. Затем старший лейтенант Кашеваров увидел, как те, кто оставался в строю, молча, точно повинуясь команде, шагнули вперед…
Кажется впервые штабная рация базы принимала такую радиограмму: экипаж какого-то посыльного суденышка, затертого льдами у северного побережья, отказался эвакуироваться на берег и заявил, что будет бороться за живучесть корабля до последней возможности. Радист, принимавший депешу, спросил у своего напарника:
— Слушай, что это за «Богатырь»? Ты хоть видел его когда?
Напарник пожал плечами: а кто ж его знает! Может, и видел, но не обратил внимания.
И командир соединения, старый адмирал, перечитав депешу, не нахмурился и не разгневался, а пригласил своих помощников.
— Что еще мы можем сделать, чтобы скорее вывести «Богатырь» из льдов?
И на ледокольном судне «Иван Москвитин» команда, узнав, в чем дело, вызвалась стоять, если надо, хоть по две, хоть по три вахты, бессменно, лишь бы скорее пробиться к «Богатырю».
А на исходе третьих суток, минувших после всего этого, вахтенный сигнальщик на «Богатыре» вдруг крикнул радостно, возбужденно-ликующе:
— Ледокол! Вижу ледокол!..
— Отставить, — сухо сказал командир корабля. — Доложить как положено!..
Вот, собственно, и вся история. История как история.
Георгий Гайдовский
Спасибо, товарищи!
На Черном море норд-ост бушевал четвертые сутки. Ветер не только не утихал, но с каждым часом становился свирепее. Вырываясь из Цемесской бухты, он гнал по морю громадные, черные, всклокоченные валы. Казалось, что в Новороссийске работало удивительное предприятие, которое прессовало воздух и бросало его многотонными ледяными глыбами на море, берег, горы. Из низко плывущих туч часто начинал падать снег, уменьшая и без того почти отсутствующую видимость. В Новороссийском порту вола бурлила, заливала набережные, бросалась на стоящие у стенок суда. Матросы заводили на причальные тумбы дополнительные концы, проклиная час, когда они пришли в Новороссийск, кляня норд-ост — славу этого города.
Штормовые оповещения сделали Черное море пустынным.
Совершавшие учебный поход корабли Черноморского военно-морского флота входили в севастопольские бухты, и моряки уже наслаждались, думая о скором, заслуженном отдыхе.
И только эскадренный миноносец «Смелый» шел в самое логово лютого ветра. Приказ с флагмана гласил: «Идти в Новороссийск, где будут даны дополнительные указания». Вот почему, упорно борясь с ветром и волнами, корабль двигался именно туда, где норд-ост валил с рельс железнодорожные составы, рвал швартовые океанских судов, как ударная волна атомной бомбы, мчался по обезлюдевшим улицам, пытаясь разрушить не так давно восстановленный город.
Несколько дней не покидавший мостик командир «Смелого» капитан третьего ранга Юрий Васильевич Забелин понимал, как устали матросы и офицеры. Он сам на какие-то мгновения погружался в темную пустоту, но тотчас усилием воли заставлял себя очнуться, до боли сжимал поручни, смотрел на корабль, покрытый льдом. Надстройки, орудия, ванты, леера обледенели, и корабль все тяжелее взбирался на волну, кидавшуюся на полубак. Словно выточенный из застывшей водяной глыбы, эсминец шел, покрытый ледяной броней. Эта сказочная красота не восхищала моряков. С остервенением они рубили врага, грозившего утопить их корабль. Аврал не прекращался, отдыхать было нельзя. Упорный труд казался напрасным: перекатываясь через корабль, вспененные валы наращивали новые слои льда. Ветер хлестал по иссеченным, обмороженным лицам; снег слепил глаза; застывшие брызги били, как выпущенные из автомата пули. Борьба не прекращалась, и корабль упорно шел в Новороссийск. Никто не знал, во имя чего потребовалось подвергнуть корабль такому испытанию, но все понимали: что-то особенно важное заставило направить эскадренный миноносец в город цемента и ветров.