Барометр по-прежнему падал. Рассчитывать на окончание норд-оста не приходилось.
Забелин взглянул на вахтенного офицера. Тот ответил ему понимающим взглядом: корабль уже не поднимался на гребень, а тяжело и неуклюже прокладывал себе путь сквозь очередной вал.
Новороссийск был близок, и люди, зная, что предстоит борьба недолгая, удвоили свои усилия.
Забелин тяжело вздохнул. Его и без того худое лицо осунулось. Запавшие глаза горели недобрым блеском. Он нервно грыз мундштук негорящей трубки, пока не перекусил хрупкий эбонит; сунул трубку в карман.
— Люди делают чудеса, — сказал вахтенный офицер лейтенант Токаренко.
Забелин нахмурился и резко ответил:
— Они делают то, что им положено делать.
Токаренко чуть пожал плечами. Командир был, конечно, прав, но…
На полубаке кто-то так громко крикнул «Полундра!», что этот возглас услышали на мостике.
Очередная волна сбила с ног молодого, недавно пришедшего на корабль матроса Кувалдина, потащила по скользкой палубе. Матрос пытался за что-нибудь уцепиться, но волна была сильнее. Когда Кувалдин уже взлетел над бортом, чтобы скрыться в кипящей воде, мелькнула рослая фигура боцмана Адаменко. Сильная рука удержала готового исчезнуть матроса, поставила его на ноги.
Часы отсчитали секунду. В эту секунду Забелин успел подумать о многом. Хотя он знал, что спасти человека во время такого шторма почти невозможно, он все же решил приступить к спасательным работам.
Вахтенный офицер, успевший объявить тревогу «человек за бортом», с радостью отменил ее и что есть силы закричал: «На полубаке! Не зевать!» Напряжение разрядилось, на лицах утомленных матросов появились улыбки, каждый старался похлопать по плечу Кувалдина, счастливо избегнувшего смерти. А тот никак не мог прийти в себя, растерянно смотрел на друзей и изредка охал, только сейчас понимая, что с ним произошло.
Забелин вызвал Кувалдина на мостик.
Матрос, радостно улыбаясь, взбежал по трапу. Он не смог согнать улыбку, рапортуя капитану третьего ранга. Все в нем пело: «Я жив, жив, жив!».
Забелин помедлил: слишком уж откровенно счастлив был этот парень. Может, ничего не говорить? Но все же сказал:
— Матрос Кувалдин, вы знали, что нужно делать, чтобы волна не смыла вас?
— Так точно.
— Почему же вы чуть не оказались за бортом?
— Заработался, проморгал.
— На корабле ротозейничать нельзя. Понимаете?
— Понимаю.
— Идите.
Улыбка исчезла с лица матроса. Он ждал, что и командир будет его поздравлять с чудесным спасением, и теперь не мог понять, что же произошло? Вместо дружеских слов выговор.
Токаренко, молча слушавший разговор командира с матросом и явно не одобрявший поведения Забелина, сухо спросил:
— Боцмана прикажете поощрить?
— За что?
Он же спас Кувалдина.
— Он выполнил свой долг. Любой обязан поступить так же.
Токаренко поежился. Подумал: «Как трудно с ним работать». Однако выпрямился, расправил плечи и, невольно подражая командиру, деловито прикрикнул на рулевого, который позволил кораблю рыскнуть в сторону.
Зимний короткий день быстро сменился ночью. Снег пошел чаще, ветер загудел громче. Но уже появились новороссийские огни. И хотя в Новороссийском порту так же кипела вода, и так же бесновался норд-ост, и так же придется бороться с непогодой, — все оживились и весело перекликались с боцманом, который начал готовиться к швартовке.
Эсминец подходил к проходу в порт. Забелин весь напрягся, стараясь направить корабль так, чтобы ею не ударило о мол. К нему подошел старшина сигнальщиков и доложил: