Попытки бывших пленников психиатрии по крупицам вернуть то, что было безосновательно и насильно отнято, компенсировать утраченное, наверстать упущенное, восстановить и как-то наладить (то есть интегрировать) свою жизнь можно рассматривать как самостоятельный процесс реабилитации. Без самостоятельных усилий человека не обходится ни один реабилитационный процесс (медицинский, психологический, социальный). От них в значительной степени зависит результат. Самостоятельные усилия, направленные на конструирование новой (повторной) системы механизмов адаптации, называют реадаптацией.
Реадаптация — нелегкое приобретение нового жизненного опыта. В этот период тяжелые разочарования, как правило, превалируют над робкими ростками надежды и едва уловимыми проблесками радости. Слегка оптимистическое «лучше позже, чем никогда» часто заглушается вполне пессимистическим «дорога ложка к обеду».
Свести к возможному минимуму последствия деструктивного влияния всего, что пришлось пережить, было катастрофически трудно и казалось недостижимым. Противоречия окружающего мира и собственные противоречия, зыбкость и неясность перспектив будущего услужливо продлевали «вид на жительство» и предлагали «вечную прописку» в замкнутом (как тюремный карцер!) мире физической немощи и социально ограниченного жизненного пространства. Объективные условия могли лишь случайно позволить человеку избежать реальной опасности быть окончательно сломленным.
Собственное бессилие могло ограничивать и упрощать представления о действительности и заставлять превратно истолковывать происходящее.
Логика могла уступать эмоциям, которые уводили в область иррационального, в мир фантазий.
Субъективная потребность в личном реванше превращалась в экспансивное поведение и обостряла противоречия во взаимодействии с окружающими.
Утилитарно-философское обоснование сложившихся жизненных обстоятельств допускало обывательски упрощенный прагматизм действий.
Прежде подавленная насильственной изоляцией естественная активность могла компенсироваться подъемом «обличительной» деятельности, в которой инакомыслие явственно обнаруживало свое родство с позаимствованной у других независимостью и самостоятельностью критических суждений, мнений и взглядов.
Внутреннее согласие с неизбежностью подчиненного положения поверженного определяло смиренное отношение к быстро таявшему времени уходящей жизни.
Осознание собственной психологической деструкции приводило к попыткам сохранить индивидуальное «Я», но увеличивало запутанность и количество порочных кругов реального поведения.
Усилившийся процесс самопознания способствовал адаптивной расстановке психологических акцентов, то есть стабилизировал внутреннее равновесие, но подтверждение древней истины о познании, рождающем скорбь, могло умалить в сознании значение реальных практических действий.
Собственная слабость требовала изменить обстоятельства и толкала на опасные прямолинейные действия в поисках виноватых.
Оскорбленному достоинству трудно было подняться над чрезмерно субъективным восприятием реальности. Непроизвольно сохраняемые адинамичные представления о себе и окружающем мире безуспешно пытались помочь ущемленному самолюбию, не находя для него остро желаемого им эмоционального сочувствия.
Активное психологическое сопротивление внутренним и внешним деструктивным влияниям могло приобретать черты серьезного конфликтного отношения к макро- и микросоциальному окружению, к самому себе.
Погружаясь в свой внутренний мир (как эрудиция, которая, по словам М. Фуко, прочитав природу и книги, возвращается к своим химерам), человек останавливался на обочине жизни и оставался предоставлен самому себе, лишь наблюдая, как чья-то чужая и совсем иная жизнь шумно проходит мимо.
Среди психологических формул жизни, которые структурировались несмотря на стрессогенные последствия деструктивного прессинга политической психиатрии, есть примеры самоинтеграций жизни, возвышающие человека до идеальных представлений о нем и его внутренних силах, позволяющих конструировать жизнь на пределе собственных возможностей и психологически противостоять социальной травматизации. Возможность обрести такую личностную позицию предоставило решение, суть которого всем известна и звучит, быть может, слишком упрощенно, учитывая серьезность ситуации — если не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним.
Жизненная хитрость этого мудрого решения состоит в преодолении возникающего в таких случаях противоречия между познавательным содержанием сознания и силой эмоциональных реакций на него. Это преодоление не было насилием над собственной личностью. Найденное решение было эвристичным, либо спасательный инсайт (озарение) заменяла психологически очень сложная внутренняя работа. Такой труд души не каждому под силу. Полностью и самостоятельно справиться с ним могут лишь немногие.
«Ахиллесова пята», то есть наиболее уязвимое место, есть у каждого человека. Если говорить в общих чертах, то такие сенсетивные (чувствительные) участки, включая их физические и психологические зоны, определяются общеизвестными и привычными понятиями «низкая стрессовая устойчивость», «низкая толерантность к воздействию фрустрирующих факторов», «высокий порог чувствительности к вредоносным влияниям» и т. д. От этих особенностей так или иначе зависит способность человека противостоять деструктивным силам, которые угрожают его жизни, то есть разрушают ее на биологическом (как организм) и психологическом (как личность) уровне. От этих особенностей также определенным образом зависит и способность адаптироваться к неблагоприятно изменившимся условиям своей жизни.
Человек очень избирательно реагирует на неблагоприятные факторы внешних (то есть средовых) условий и условий внутренних, то есть уже своих собственных (телесных и психических). Поэтому говорить о попытках человека противостоять деструктивным силам или совладать с ними, используя при этом только обобщенную научную терминологию, значит практически не говорить ничего или говорить с весьма значительными ограничениями. Конечно, подобные ситуации не меняют голой схемы вечного сюжета жизни: события, которые влекут за собой жизненные перемены; задачи и проблемы, которые возникают в связи с этим; линия действий, которую человек выбирает, чтобы сохранить биологическую, личностную и социальную безопасность своего индивидуального «Я». Однако для каждого отдельного человека эти ситуации являются индивидуально особенными. Общие принципы и закономерности совладания с ними индивидуализируются, а типологические обобщения, над которыми, как давно и неоднократно было замечено, природа часто смеется (П.И. Ковалевский), становятся еще более условными и уступают индивидуальному психологическому содержанию, которое на уровне переживаний человека приобретает уникальное значение.
Уникальность сама по себе предопределяет соответствующее отношение к ней. Это бывает сложновыполнимой задачей, которую человек зачастую упрощает, и потому уникальность как таковая обесценивается. Психологическую сложность чувств и состояний (то есть уникальность переживаний личности) не так легко понять и трудно, почти невозможно, описать даже дифференцированными (самыми точными) научными понятиями. Ее гораздо легче упростить и перевести, например, на клинический уровень анализа эмоциональных проявлений. Психиатрическое упрощение психологической уникальности переживаний и эмоциональных состояний человека, адекватных его жизненным обстоятельствам, могло удачно поддерживать «объективность» клинической картины возникновения, динамики развития и течения, а также последствий «основного психического заболевания» инакомыслящих, т. е. вялотекущей шизофрении.
Однако вердикт о наличии этих специфически болезненных перемен в эмоциональной жизни «психически больных от политики» опровергали сами обстоятельства жизненных ситуаций — арест, предшествующая ему «кухня» оперативной разработки диссидента, процесс дознания (допросы), судебно-психиатрическая экспертиза, диагноз, срок «исправительного лечения», последующая жизнь в статусе отверженного с клеймом «неблагонадежного», «неполноценного». Личностно-поведенческие и эмоциональные проявления в таких ситуационных условиях даже обыденное сознание логично связывает с нормальными реакциями «среднего» человека на касающиеся его неправомерные действия. Профессиональное сознание политически ориентированной психиатрии совсем по-иному трактовало продиктованные экстремальными обстоятельствами настороженность и опасения, тревогу, страх и растерянность, эмоциональную угнетенность и подавленность, гнев и беспомощность, психологический шок и психалгию (душевную боль), горе, смирение, страдание…