В начале 1920 г. сложившаяся в Маньчжурии ситуация изменилась в результате разгрома Красной Армией Колчака. Это позволило китайским властям по собственному почину в марте 1920 г. установить свой контроль над КВЖД. Белогвардейские части в Полосе отчуждения дороги были расформированы, была распущена русская железнодорожная охрана, закрыта русская почта, а полиция подчинена китайской администрации. Управляющий КВЖД генерал Хорват уволен со своей должности. Известно, что белогвардейские отряды пользовались поддержкой Японии, были многочисленны по своему составу. Полоса отчуждения была выделена в Особый район Трех Восточных провинций, главнокомандующему которого были даны широкие полномочия, вплоть до права назначать по своему выбору управляющего дорогой. Первым управляющим КВЖД при китайских властях был назначен инженер Б. В. Остроумов.
Итак, поддержка пекинским правительством антисоветской интервенции создавала условия и для закрепления своих собственных позиций на КВЖД. Под флагом борьбы с большевизмом китайские власти получили, как мы видим, возможность проводить линию на дальнейшее ослабление позиций России на КВЖД.
Вопрос о КВЖД в начале 20-х годов был предметом ожесточенной борьбы империалистических держав. Сталкиваясь друг с другом в стремлении овладеть дорогой, отмечали некоторые советские историки, они весьма единодушно обвиняли Советскую Россию и ДВР в агрессивности, в намерении захватить КВЖД и пытались доказать, что Советская Россия сначала в обращении от 25 июля 1919 г. обещала безвозмездно передать КВЖД Китаю, а затем пошла на попятную,[379] и доказывали, что такого не было. В стремлении доказать это положение обычно две противоположные стороны ссылались и до сих пор ссылаются на два разных текста советского обращения к народу и правительствам Южного и Северного Китая, в одном из которых якобы содержалось обещание «вернуть китайскому народу без всякого вознаграждения Восточно-Китайскую железную дорогу», построенную Россией в начале ХХ века на территории северной части Маньчжурии, а в другом — такие слова отсутствовали.
Попробуем разобраться в разных текстах этого документа.
В конце 1919 г. решения версальской конференции вызвали возмущение китайской общественности (согласно мирному договору с Германией, ее бывшие концессии в Китае не были возвращены этой стране, а переданы японцам). И именно в тот момент Наркоминдел Советской России обратился «к китайскому народу и правительствам Южного и Северного Китая» с нотой, в которой рабоче-крестьянское правительство торжественно отказывалось от всех привилегий царской России в Китае. Текст документа был получен в Китае лишь весной 1920 г. Сначала он был передан в китайский МИД телеграфом из Иркутска; затем его послали в Пекин с возвращающимся туда дипломатом; наконец, вскоре после этого другой экземпляр обращения был лично вручен представителем Советской России китайскому чиновнику в Харбине и там действительно были слова с обещанием «вернуть китайскому народу без всякого вознаграждения Восточно-Китайскую железную дорогу».
Однако когда некоторое время спустя дело дошло до прямых переговоров РСФСР с пекинским правительством, китайцам был предъявлен несколько иной текст декларации, в котором абзац о безвозмездной передаче КВЖД Китаю был опущен. Начались длительные споры, в которых Карахан и А. А. Иоффе доказывали, что данного пункта в первоначальном тексте ноты не было. Так, представитель РСФСР в Китае А. Иоффе 14 ноября 1922 г. в послании китайскому министру иностранных дел Гу Вэйцзюню писал, что «в декларациях 1919–1920 гг. нет цитируемых в меморандуме министерства иностранных дел Китайской Республики слов: «Рабоче-крестьянское Правительство намерено все права и интересы, имеющие отношение к КВЖД, безоговорочно вернуть Китаю без всякого вознаграждения».[380]
С разъяснением ситуации в «Известиях» 12 июня 1924 г. выступил и герой взятия Зимнего, сотрудник Наркоминдела Антонов-Овсеенко. «Любопытно отметить недоразумение с этим документам: обсужденный при своем зарождении на собрании китайских рабочих в Москв — писал Антонов — Овсеенко, — он в пункте, касающемся КВЖД, был произвольно перередактирован… В таком виде документ стал известен широко в Китае».
Как совершенно правильно считает российский историк М. Крюков, это объяснение выглядело не очень убедительным. Во-первых, хотя бы потому, что декларация, о которой идет речь, обсуждалась на собрании китайских иммигрантов не «при своем зарождении», а через месяц после того, как она была подписана Караханом. Во-вторых, в Китае документ стал известен не в китайском, а во французском переводе, надо полагать, с русского оригинала. Совершенно иное объяснение позднее пытался дать исследователь советско-китайских отношений В. Саввин. По его словам, текст ноты, полученный пекинским правительством весной 1920 г. был умышленно искажен белогвардейскими агентами, добавившими в него первоначально отсутствовавший абзац. Как справедливо считает М. Крюков, эта версия также мало что объясняла, так как оставалось неясным, каким образом враги советской власти могли получить доступ к тексту, переданному из Иркутска в Кяхту, а оттуда — в Пекин (в Кяхте в то время никаких белогвардейцев не было). Кроме того, были ведь и другие экземпляры, переданные из рук в руки.
Следующая, уже третья по счету, попытка прояснить ситуацию была предпринята в конце 50-х годов М. С. Капицей, виновником недоразумения был теперь объявлен Виленский-Сибиряков.
Согласно этой версии, в процессе подготовки ноты действительно был один рабочий вариант, включавший спорный абзац, но на утверждение правительства якобы он не выносился. Виленский, принимавший участие в подготовке обращения НКИД, опубликовал этот черновой вариант в 1919 г. в своей брошюре «Китай и Советская Россия. [Из вопросов нашей дальневосточной политики]», изданной в Москве объемом чуть более 30 страниц.[381] Именно этот первоначальный вариант весной 1920 г. и попал в Китай.[382] Примерно такой же точки зрения придерживался в своей книге и М. А. Персиц[383] и многие другие советские историки. Однако здесь также концы не сходятся с концами, так как «подлинность посланного в Китай обращения, числившегося под исходящим номером 324, удостоверил вовсе не Виленский, как отмечает М. Крюков, а уполномоченный Наркоминдела в Сибири и на Дальнем Востоке Я. Янсон».[384] И, наконец, еще одна точка зрения историка А. Хэйфеца, объясняющая случившееся объединением первой и третьей версий.[385]
Споры о содержании «Первой декларации Карахана» могли бы продолжаться и дальше, как они продолжались на протяжении более 70 лет, если бы недавно в архиве секретариата Ленина не был найден ответ на вопрос о том, каков был исходный вариант ноты НКИД от 25 июля 1919 г. «В ее тексте, представленном Виленским Ленину 10 августа того же года (за две недели до упоминавшегося собрания китайских рабочих), — приходит к выводу М. Крюков, анализируя архивный текст — есть пассаж о безвозмездной передаче Китаю КВЖД, позднее из декларации изъятый. Но этот абзац оказался лишним, когда во внешнеполитическом курсе Советской России постепенно возобладали собственно государственные интересы, а идея вселенской щедрости во имя грядущей мировой революции оказалась похороненной».[386]
381
М.Крюков ошибочно называет эту брошюру «Советская Россия и Китай» (М.Крюков Улица Мольера, 29. Секретная миссия полковника Попова (документальная повесть). М., 2000. С. 210–211.)
385
А.Н.Хэйфец. Советская Россия и сопредельные страны Востока в годы гражданской войны (1918–1920). М. 1964.С.392–393.