Помятуя об интервенции Японии на Дальнем Востоке в первые после октября 1917 годы, руководство советской внешней разведки ставило перед своим закордонным аппаратом в Японии и ряде сопредельных стран, в том числе в Китае, задачи по раскрытию военных планов токийских правящих кругов, направленных против Советской России и Монгольской Народной Республики, получению сведений о внутриполитическом и экономическом положении Японии, об экспансионистских планах японского правительства вообще и его акциях против Китая в частности. Придавалось большое значение выявлению секретных связей японских спецслужб с российскими эмигрантскими организациями за рубежом и планов их использования в шпионской, диверсионной и террористической деятельности против СССР.
Здесь уместно сказать о позиции США. Хотя официальные дипломатические отношения между Советской Россией и Америкой были установлены только в 1933 г., уже в начале 20-х годов беспокойство Америки по поводу растущего влияния Японии в Азии предопределило «прорусскую позицию» американских военных кругов. Эти «симпатии» проявлялись в неформальном сотрудничестве американских разведывательных служб с большевиками. Такое сотрудничество было зафиксировано во Владивостоке, американцы предоставляли службам ДРВ информацию разведывательного характера о планах Японии в Сибири и на Дальнем Востоке. Так, в конце лета 1920 г. российской стороне американцами было сообщено об отходе Японии от политики прямого военного вмешательства и ее попытках сохранить свое влияние в регионе, поддерживая белогвардейские силы.[447]
В октябре 1921 г., после провала первой фазы российско-японских переговоров в Дайрене, когда Япония выдвинула ДВР и Советской России целый ряд унизительных требований, американские источники вновь проинформировали нашу сторону о дипломатическом давлении на Японию, предпринятом правительством США, и готовности последней пойти на значительные уступки в ходе следующего этапа переговоров.[448]
Несмотря на то что японские спецслужбы вели работу в основном на высоком профессиональном уровне, были у них и слабые места. Япония, чувствуя себя хозяином в Маньчжурии, недостаточно внимания уделяла особенностям местной оперативной обстановки и недооценивала возможностей иностранных разведок. В частности, японцы довольно легкомысленно относились к пересылке своей служебной и дипломатической документации. Эти слабые места были использованы советской разведкой. Резидентура тщательно изучила важнейшие японские объекты в Маньчжурии, их распорядок работы, почтовые каналы. На главных пунктах, через которые следовала японская секретная почта, была приобретена или внедрена агентура.
Меморандум Танаки был добыт через Перекреста. Получение его было «звездным часом» харбинской резидентуры.
В 1929 г., в разгар антисоветской кампании в Китае, в китайском журнале «Чайна критик» «Меморандум Танаки» с помощью российских спецслужб был опубликован. Его публикация вызвала широчайший резонанс в дипломатических кругах и оказала большое воздействие на развитие международных отношений в тот период и на многие годы вперед как в Азии, так и в других регионах мира. В нем впервые открывались истинные планы Японии по завоеванию мира. «…Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны и страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами… Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы. Но захват в свои руки контроля над Маньчжурией и Монголией является первым шагом».[449]
Итак, обозначались этапы осуществления этой задачи: сначала подчинение Маньчжурии и Монголии, затем Китая. После овладения ресурсами Китая Япония должна была перейти к завоеванию Индии, стран бассейна Тихого океана, Малой и Центральной Азии и, наконец, Европы. Одновременно в качестве «программы национального развития Японии» в меморандуме выдвигалась «необходимость вновь скрестить мечи с Россией». «Японо-советская война, — писал Танака, — принимая во внимание состояние вооруженных сил СССР и его отношения с иностранными государствами, должна быть проведена нами как можно скорее. Я считаю необходимым, чтобы императорское правительство повело политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР.
Разумеется, нам нужно осуществить продвижение до озера Байкал. Что касается дальнейшего наступления на Запад, то это должно быть решено в зависимости от обстановки, которая сложится к тому времени. Япония должна будет включить оккупированный Дальневосточный край полностью в состав владений Японии… Япония для достижения своих целей должна применить политику «крови и железа». Япония должна завоевать мир, а для этого она должна завоевать Европу и Азию, и в первую очередь — Китай и СССР».[450]
Предание гласности экспансионистских устремлений Японии усилило недоверие к ее внешней политике не только в СССР и Китае, но и в Великобритании, владевшей тогда наряду с Индией многими другими колониями в Азии, а также во Франции, господствовавшей во французском Индокитае и многих территориях в Тихоокеанском регионе, в Голландии — владелице Нидерландской Индии, в Португалии — с ее колониальными территориями и, конечно же, не в последнюю очередь — в США. Оказавшись под мощным дипломатическим прессингом со всех сторон, Япония вынуждена была заявить, что «на самом деле никакого такого меморандума не было и якобы быть не могло…»
Интересно, что дело с меморандумом Танаки получило свое продолжение в Корее, имел место уникальный случай в практике разведслужб, когда один и тот же документ почти одновременно был добыт нашими разведками в разных странах. «Меморандум Танаки» в Сеуле в 1927 г. был добыт молодым сотрудником Иностранного отдела ОГПУ, являвшимся в 1927 г. генеральным консулом СССР в Сеуле Иваном Андреевичем Чичаевым (1896–1984).[451] Он сумел завербовать сотрудника японской полиции и наладить через него поступление секретной документальной информации о политическом и экономическом положении в Китае, Корее, работе японских спецслужб против СССР, в том числе об агентуре японцев из числа белоэмигрантов, китайцев и корейцев, засылаемых на территорию советского Дальнего Востока с целью шпионажа и проведения диверсионных акций.[452]
Это как раз отвечало тем задачам, которые ставились перед разведчиками, работавшими в Корее. «В дальнейшей работе особенное внимание обращайте на выявление всяких фактов подготовки агрессии против СССР вообще и советских интересов в Северной Маньчжурии, в Монголии и на Дальнем Востоке в частности», — говорилось в указании, полученном резидентурой в Сеуле из Центра.[453]
Причем Центр довольно положительно оценивал деятельность разведчиков в Корее. «Среди присланных Вами материалов, — говорилось в письме из Москвы, — были очень интересные документы… доклад 2-го отдела Генштаба по маньчжуро-монгольскому вопросу, перевод которого Вы прислали. Такие документы весьма важны и их обязательно надо фотографировать».[454]
В эти годы упор в работе разведки был сделан на получении подлинных секретных документов и вскрытии иностранных шифров с целью выяснения планов японских милитаристов.
В 1924–1927 гг. резидентом в Харбине под «крышей» сотрудника генконсульства СССР был Федор Яковлевич Карин.[455]
447
Архив внешней политики России (АВПР), секретариат Карахана. Оп.3. П.1. Д.9. Л.3–4. — Цит. по: М.В.Фукс. Ук. соч. С.155.
451
И.А.Чичаев (1896–1984), русский. Родился в с. Ускляй Кокчетавского уезда Акмолинской области в крестьянской семье. Окончил церковно-приходскую школу. С 1911 г. проживал в Москве, работал рассыльным, грузчиком, книгоношей. В 1916 г. призван в армию, воевал на Юго-Западном фронте. После Февральской революции 1917 г. являлся членом полкового Совета солдатских депутатов, избирался председателем дивизионного комитета.
С 1919 г. Чичаев сотрудник ВЧК, председатель ревкомиссии и ЦК г. Рузаевки. С 1920 г. председатель ЧК на станции Алатырь. В 1921–1923 гг. представитель ГПУ на Московской железной дороге, обеспечивал восстановление железнодорожного транспорта.
В декабре 1923 г. командирован по линии КРО ОГПУ в Монголию под «крышей» заведующего консульским отделом полпредства СССР. В 1924 г. переведен в ИНО ОГПУ. С 1924 г. резидент внешней разведки в Тувинской Республике под «крышей» консула СССР в Кызыле. В 1925–1927 гг. референт НКИД. С сентября 1927 г. резидент ИНО ОГПУ в Корее под прикрытием должности генерального консула СССР в Сеуле. В 1930 г. вернулся в СССР, работал в аппарате НКИД, затем начальником отделения ИНО ОГПУ. С 1932 г. резидент в Выборге под «крышей» генерального консула. В 1934 г. резидент в Эстонии. В 1934–1938 гг. в центральном аппарате разведки. С августа 1938 по апрель 1939 г. резидент в Риге. Затем работал резидентом в Стокгольме, Лондоне, Праге. В 1947 г. по возращении в Москву работал начальником отдела, а затем, с 1948 г. заместителем начальника Управления КИ при СМ\ МИД СССР. Одновременно преподавал в ВРШ. В 1952 г. после перенесенного инфаркта вышел на пенсию по состоянию здоровья. Стал заниматься литературным трудом. Автор трех книг («Незабываемые годы», «Страницы минувших дней», «Рузаевка на заре Октября») многочисленных статей и очерков.(А.Колпакиди, Д.Прохоров. Внешняя разведка в России. М.,2001. С. 388–389.)
455
Крутянский Тодрес Янкелевич (Федор Яковлевич Карин, в Болгарии — А.Корецкий, 1896–1937). Еврей, уроженец с. Суслены Бессарабской губернии. Член компартии с 1919 г., с 1919 г. в РККА, затем в том же году — в органах ВЧК. В 1922–1924 гг. разведчик-нелегал в Румынии, Австрии, Болгарии. В 1924–1927 гг. — резидент в Харбине. В 1928–1933 гг. — резидент в Германии и Франции. В Разведупре Штаба РККА с 1934 г. 20 января 1935 г. назначен начальником 2-го отдела Разведупра. Корпусный комиссар. Арестован 16 мая, а расстрелян 21 августа 1937 г. (В.Кочик. Советская военная разведка: структура и кадры. — Свободная мысль. 1999, № 8. С.87; А.Колпакиди, Д.Прохоров. Ук. соч. С.358.)