Точно также я не собирался устанавливать какое-либо разногласие между заявлениями генерала Гофмана и г. статс-секретаря; наоборот, я только пытался установить несомненное для меня различие между заявлениями генерала Гофмана и г. статс-секретаря и теми принципами, которые были формально признаны 25/12 декабря противной стороной.
Если бы даже я и явился сюда с ложным представлением о каких-то разногласиях в указанной области, то весь ход переговоров, разумеется, должен был бы рассеять такого рода ложное представление.
Г-н председатель сказал, что солдат выражается крепче там, где дипломаты говорят осторожно и уклончивым языком. Этим он совершенно правильно указал, что отмеченное нами разногласие относится скорей к форме, нежели к содержанию. Так как мы, члены российской делегации, по самому своему прошлому не принадлежим к дипломатической школе, а скорее можем считаться солдатами революции, то мы предпочитаем – я в этом открыто сознаюсь – определенные и ясные во всех смыслах заявления. Во всяком случае, требуемая для столь ответственных решений ясность достигнута.
Я присоединяюсь к соображениям г. председателя относительно использования перерыва, который создается в работах политической комиссии.[42]
Л. Троцкий. РЕЧЬ НА III ВСЕРОССИЙСКОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТОВ РАБОЧИХ, СОЛДАТСКИХ И КРЕСТЬЯНСКИХ ДЕПУТАТОВ[43]
Тов. Троцкий говорит о том, что многие присутствующие принимали участие в том историческом заседании II Всероссийского Съезда Советов, когда был принят декрет о мире.[44] В тот момент Советская власть утвердилась только в важнейших пунктах страны, а число веривших в ее силу за границей было совершенно ничтожно. Мы приняли декрет единогласно, но это казалось лишь политической демонстрацией. В особенности же в этом убеждали всех те партии, которые предостерегали нас от Октябрьского восстания. Они говорили, что практических результатов эта революция не даст, что, с одной стороны, нас не признают и с нами не захотят говорить германские империалисты, а с другой – нам объявят войну за вступление в сепаратные переговоры о мире наши «союзники». Под знаком этих двух предсказаний и развивались наши стремления заключить всеобщий демократический мир. И что же? Декрет был принят 26 октября, когда Керенский и Краснов были у самых ворот Петрограда, а 7 ноября мы по радиотелеграфу уже обратились к нашим союзникам и противникам с предложением заключить всеобщий мир. Вы помните, товарищи, как отнеслись к этому союзные правительства и их агенты, – они обратились к генералу Духонину с заявлением и протестом, в которых они предупреждали, что дальнейшие шаги по пути ведения сепаратных переговоров о мире поведут за собою тягчайшие последствия. Мы ответили на этот протест 11 ноября воззванием ко всем рабочим, солдатам и крестьянам, и в этом воззвании мы заявляли, что мы ни в коем случае не допустим, чтобы наша геройская армия проливала свою кровь под палкой иностранной буржуазии.[45] Мы с самого начала с презрением отмели угрозы западных империалистов и приняли тот путь, который был продиктован революционной совестью народа. Прежде всего, мы, во исполнение наших давнишних обещаний, опубликовали тайные договоры[46] и заявили, что мы отметаем все, что противоречит интересам широких народных масс всех стран. Народные массы поняли нас и признали. Ни одна газета не решилась протестовать против факта коренного изменения рабочим и крестьянским правительством всех методов дипломатии, против того, что мы отказались от всех ее подлостей и бесчестных шашней. Мы избрали этот метод потому, что мы поставили своей задачей просветить народные массы, открыть им глаза на сущность политики их правительств и спаять их в борьбе и в ненависти против этих правительств, против буржуазно-капиталистического строя. Немцы обвиняли нас в том, что мы затягиваем переговоры,[47] но все народы с жадным вниманием прислушивались к каждому нашему слову, и этим была в течение двух с половиной месяцев мирных переговоров оказана делу мира колоссальная и неоценимая поддержка, которая была признана даже более честными из наших противников.
Разговоры о мире велись уже давно. Еще царские министры в какой-то комиссии, тайно-претайно, шушукались о том, как бы сговориться с германской военщиной. В нашем распоряжении имеются также многие документы из эпохи правления Керенского, на основании которых мы берем на себя смелость утверждать, что и оно пыталось начать разговоры о том, как бы приблизить мир. Но впервые нами был поставлен вопрос о мире в такую плоскость, когда он уже не мог быть затушеван какими бы то ни было закулисными махинациями, и в результате – 22 ноября нами был подписан акт о приостановлении военных действий. Мы снова обратились к союзникам с предложением присоединиться к нам и вместе с нами повести мирные переговоры, но ответа мы не дождались, хотя союзники уже не пытались на этот раз пугать нас угрозами. Мирные переговоры начались 9 декабря, через полтора месяца после принятия декрета о мире, и потому лживыми являются направленные против нас обвинения продажной и социал-предательской печати в том, что мы не сговорились с союзниками. Мы в течение полутора месяца их оповещали о каждом нашем шаге и призывали присоединиться к нам.[48] Наша совесть чиста, мы сделали все, что было в наших силах, и к чему мы были обязаны перед широкими народными массами всех стран, состоявших с Россией в союзе. Вина за то, что мы все же вынуждены были вступить в сепаратные переговоры о мире, падает не на нас, а на западных империалистов, а также на те русские газеты, партии, группы и подгруппы, которые все время предсказывали рабочему и крестьянскому правительству смерть и срок нашей гибели измеряли днями, а в лучшем случае – неделями. Если империализм находил свое вдохновение в русской лживой и клеветнической печати, если он во всех этих бесчисленных статьях и заметках находил опору для своих аннексионистских стремлений, то, с другой стороны, отклик революции на Западе этой предательской тактикой так называемых социалистов сильно замедлялся. Так или иначе, 9 декабря начались мирные переговоры, и тотчас же делегация Четверного Союза потребовала перерыва для обсуждения предложений российской делегации. Мы, понятно, с нетерпением ожидали ответа делегаций Четверного Союза, и через каждые два часа нас оповещали о том, закончено ли их совещание, и возобновились ли или не возобновились переговоры, а в это время буржуазная и соглашательская печать по всем перекресткам вопила, что в тайных переговорах в Брест-Литовске мы продаем Россию оптом и в розницу.[49] 12 декабря пришел ответ Четверного Союза, и этот ответ изумил весь мир. Германцы заявили, что они соглашаются на мир без аннексий и контрибуций, что они признают право народов на самоопределение и отказывают в этом праве лишь тем народам, которые были порабощены и ограблены еще до этой войны. Повторяем, заявление делегаций Четверного Союза, с германской делегацией во главе, было вначале предметом всеобщего изумления. Следует помнить, что война началась при таких условиях, когда германские империалисты находили возможным говорить лишь афоризмами Бисмарка[50] и Клаузевица[51] о пушках большого диаметра. Когда они кончили эти разговоры демократической формулой мира без аннексий и контрибуций на началах самоопределения народов, то для всех нас было ясно, что это лишь лицемерие; но мы даже не ожидали от них проявления лицемерия, потому что, как сказал один французский писатель, лицемерие является последней данью порока добродетели. И то, что германский империализм счел необходимым принести эту дань демократическим принципам, доказывает, что положение внутри Германии настолько серьезно, что вынуждает германский империализм к попытке подкупить широкие народные массы маской демократических тенденций. Если вы возьмете протоколы, то вы увидите, что нас не обманула эта неожиданность. Мы предупреждали германских империалистов о том, что их попытки придать демократической формуле хищническое практическое истолкование не приведут к положительным результатам. Мы вступили с ними в переговоры с целью добиться большей ясности, и германский империализм должен был проявить себя во всей своей капиталистической наготе. Это прежде всего обнаружилось при обсуждении вопроса о перемене места переговоров.
42
По вопросу об использовании перерыва Кюльман внес в том же заседании следующее предложение: «Надеюсь, что российская делегация использует перерыв в работах комиссии для подготовки и разработки совместно с союзными делегациями многочисленных, еще не разрешенных вопросов, так что, в случае соглашения по политическим вопросам, – я все еще не хочу оставить надежды на это, пока факты не докажут мне противного, – вся работа будет подготовлена настолько, что нам останется только подписать договор».
В перерыве заседали: экономическая комиссия – с 19 по 28 января, и правовая – с 20 по 25 января.
43
III Съезд Советов – происходил в Петрограде с 23 по 31 января 1918 г. На Съезде присутствовало 1046 делегатов, из них с решающим голосом – 942. Партийный состав в отчете Съезда не указан. По имеющимся косвенным данным, подавляющее большинство принадлежало коммунистам и левым эсерам, с преобладанием коммунистов; прочие партии имели в общей сложности не более 100 мест. Главнейшими вопросами, стоявшими в порядке дня Съезда, были: 1) вопрос об организации Советской власти, 2) отчет мирной делегации о переговорах, 3) основной закон о земле.
По первому пункту была принята, после доклада Ленина, предложенная за несколько дней до этого Учредительному Собранию и отвергнутая им «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа». (Помещена в Собр. соч. Н. Ленина, т. XV, стр. 54.) Основной закон о земле был принят без прений.
Отчет о мирных переговорах делал тов. Троцкий. После выступления дополнившего доклад тов. Каменева и ряда фракционных ораторов, Съезд принял резолюцию, одобряющую деятельность Совета Народных Комиссаров и Брестской делегации и предоставляющую им весьма широкие полномочия для последующих переговоров. (Резолюция помещена в наст. томе стр. 67).
45
Нота представителей союзных держав к Духонину – помещена в Собр. соч. Л. Троцкого, т. III, ч. 2, пр. 168; воззвание от 24/11 ноября, о котором упоминает т. Троцкий, обращенное к «Полковым, дивизионным, корпусным и армейским комитетам, советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», помещено там же, стр. 166.
49
Все буржуазные и соглашательские газеты были действительно полны такого рода утверждениями. Приводим для примера отрывок из передовой «органа социалистической мысли» «Дня» от 20/7 декабря 1917 г., посвященной заключенному 15/2 декабря перемирию:
«Лихорадочная поспешность, с которой смольное правительство заключает перемирие и мир, заставляет строить некоторые догадки, благо, переговоры большевиков с германскими генералами так тщательно окутаны дипломатической тайной, что остается только предполагать, а не оценивать. Надо думать, что власть, которая придет на смену большевикам, представит гораздо больше интересного материала для установления преступной связи деятелей „социальной революции“ с германскими империалистами, чем шифрованные телеграммы Терещенко к послам Российской Республики». (Речь идет о секретных дипломатических документах царского и временного правительств, опубликованных НКИД.
«Смольная „власть“ потеряла даже тень независимости… Под видом всамделишных переговоров русская делегация просто получает в Бресте инструкции и наказы, подлежащие беспрекословному исполнению» и т. д.
Статьи, посвященные переговорам, помещались в «Дне» под хлесткими заголовками: «Распродажа России началась», «Предательство России на мази» и т. п. Не отставали, разумеется, и прочие газеты, обвинявшие советское правительство в «циничном и подлом предательстве» по отношению к союзникам, в «закулисных сделках с немцами» и т. д. и т. д.
50
Бисмарк – крупнейший политический деятель Германии второй половины XIX века – имперский канцлер с 1871 по 1890 год. За применявшееся им беспощадное подавление оппозиционных политических партий был прозван «железным канцлером». (Подр. см. Собр. соч. Л. Троцкого, т. III, ч. 2, прим. 198.)
51
Клаузевиц (1780 – 1831). Прусский генерал и военный писатель, сыгравший крупную роль в развитии теории военного искусства. Участвовал в кампаниях против Наполеона в 1812 – 1813 гг., был на русской службе.