Нет, и посмертной надежды не брошу я,
Будет Маруся идти из кино —
Мне вместе с предновогодней порошею
В очи ее залететь суждено.
504. Вальс Грибоедова
А. Р.
«Карету мне! Карету!»
Завтра вечером в восемь часов
Заверну я к тебе попрощаться.
Ясен ум. Чемодан мой готов,
Завтра я уезжаю, как Чацкий.
Будет поезд греметь и качаться, —
Подвижной, неустойчивый кров.
Что сказать? Молви мне: «Будь здоров!»
Завтра я уезжаю, как Чацкий.
Кем я стану во мнении дам,
В завидущих глазах старушонок?
Не к лицу мне идти по следам
Душ кривых и сердец устрашенных.
Вот твой голос — он полон и звонок,
Вот твой облик, присущий пирам,
Говорливому множеству драм
Душ кривых и сердец устрашенных.
Ну, а я от живой мелюзги,
От приморского скучного сада,
От сердец, где не видно ни зги,
От тоски сведенборгова ада
Уезжаю — и плакать не надо.
В ресторанчике зарево вин,
Ходят воры и врут златоусты.
Я гулял и заметил один
Уголок оскорбленному чувству.
Шел снежок, не спеша и не густо…
Елки в святости зимних седин…
И трудящийся рыл гражданин
Уголок оскорбленному чувству.
Но до этого мне далеко…
От любви умирают не часто.
Балерина в телесном трико
Даст мне ручку белей алебастра.
Даст мне нежную ручку — и баста!..
Предрассветных небес молоко,
Дальний вальс утихает легко…
От любви умирают не часто.
505. Танец медведя
А.Р.
Перьям и белым страницам, кистям и просторным полотнам,
Нет, не завидую я, хоть участь свою и кляну.
В мире животных я стал неизящным животным.
Бурым медведем сижу я в дурацком плену.
В старом Париже я был театральным танцором.
Жил небогато, был набожен, сыт и одет…
Склокам актерским конец… Конец оркестровым раздорам —
Хитрый Люлли сочинил королевский балет.
Я танцевал в эти годы красиво и ловко,
Был на виду у придворных скучающих дам.
Ты мне была несравненной партнершей, чертовка,
Я и теперь тебе сердце медвежье отдам.
Помню я всё: как тебя увозили в карете,
В белой карете с опасным и громким гербом.
Помню, как ты возвратилась ко мне на рассвете…
Но почему-то не помню, что было потом.
Ты ли меня беззаветным враньем утомила,
Сердце ль мое разорвалось от горя любви…
Прутьями клетки моя обернулась могила,
Силы бессмертные мне повелели — живи!
Смотрят меня пионеры, студенты, зеваки,
Мужние жены мне черствые булки суют,
Натуралисты вторгаются паки и паки
В зоологический мой безлюбовный приют.
Изредка только под модной ужимкою шляпы,
Мнится, узнал я сиянье трагических глаз,
И поднимаюсь тогда я на задние лапы,
И начинаю забавный и жалобный пляс.
506. Ничто
Ничто… Пусть пролегло оно
Для любопытства грозной гранью…
Пусть бытие его темно
И заповедано сознанью.
Истлел герой — возрос лопух.
Смерть каждой плоти плодотворна.
И ливни, оживляя зерна,
Проходят по следам засух.
СТИХИ НЕИЗВЕСТНЫХ ПОЭТОВ
507. «Мой товарищ, в предсмертной агонии…»
Мой товарищ, в предсмертной агонии
Не зови ты на помощь людей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
И не плачь ты от страха, как маленький,
Ты не ранен — ты только убит.
Я на память сниму с тебя валенки.
Мне еще воевать предстоит.{507}
508. «Я вернусь еще к тебе, Россия…»
Я вернусь еще к тебе, Россия,
Чтоб услышать шум твоих лесов,
Чтоб увидеть реки голубые,
Чтоб идти тропой моих отцов.
Не был я давно в густых дубравах
И не плыл по глади русских рек,
Не сидел под дубом величавым
С синеокой — другом юных лет.
Но я каждый день и миг с тобою,
И лишь дрема веки мне смежит,
Я иду с подругой дорогою
Тропкой, что у озера лежит…
Я как сын люблю тебя, Россия,
Я люблю тебя еще сильней, —
Милые просторы голубые
И безбрежность всех твоих морей!
Я вернусь еще к тебе, Россия,
Чтоб услышать шум твоих лесов,
Чтоб увидеть реки голубые,
Чтоб идти тропой моих отцов.{508}
509. Незабываемое
Пройдут года. Мы станем стариками,
Падет на лоб волос седая прядь,
Но будем мы дрожащими руками
Страницы жизни прожитой листать.
Не раз огнем жестоким загорятся
Глаза бойца, и судорога сведет
Ладонь в кулак, ему уж не разжаться,
Когда вдруг злая ненависть придет.
Открой страницу в сердце изболевшем
И сразу вспомнишь горькую аппель [66].
Стоишь в строю, дрожащий, посиневший,
Одетый в полосатую шинель.
Кто позабудет жуткую картину
Повешенья у лагерных ворот,
Когда палач веревкою змеиной
Несчастной жертве шею обовьет?
А крематорий… Говорить нет силы.
Кто только сможет, право, подсчитать
Всех тех, кому здесь выдернули жилы
И скольким здесь пришлося жизнь кончать!
Хлысты, резина, палки — что хотите,
Везде побои, слезы, смерть и кровь.
Вы в памяти всё это сохраните,
Как сохранили первую любовь.{509}