309. «На этаже пятнадцатом…»
На этаже пятнадцатом
Гостиницы «Москва»
(Хоть не хочу признаться в том)
Кружится голова…
А с улицы доносится
Сирен разноголосица,
Колес разноколесица,
Трамвайные звонки…
Тяжелые зеленые и желтые жуки,
Ползут себе троллейбусы, задравши хоботки.
310. «Серые избы в окошке моем…»
Серые избы в окошке моем,
Грязные тучи над грязным жнивьем.
Мы, вечерами Москву вспоминая,
Песни о ней бесконечно поем —
Каждый со всеми и все о своем.
Ночью — далекие залпы орудий,
Днем — от дождя озверевшие люди
В тысячу мокрых, пудовых лопат
Землю долбят, позабыв о простуде,
Липкую, грязную глину долбят.
Значит, так надо. Чтоб в мире любили,
Чтобы рождались, работали, жили,
Чтобы стихи ошалело твердили,
Мяли бы травы и рвали цветы бы…
Чтобы ходили, летали бы, плыли
В небе, как птицы, и в море, как рыбы.
Значит, так надо. Чтоб слезы и кровь,
Боль и усталость, злость и любовь,
Пули и взрывы, и ливни, и ветер,
Мертвые люди, оглохшие дети,
Рев и кипенье огня и свинца,
Гибель, и ужас, и смерть без конца,
Муки — которым сравнения нет,
Ярость — которой не видывал свет…
Бой небывалый за тысячу лет,
Боль, от которой не сгладится след.
Значит, так надо. В далеком «потом»
Людям, не знающим вида шинели,
Людям, которым не слышать шрапнели,
Им, над которыми бомбы не пели,
Снова и снова пусть скажут о том,
Как уходили товарищи наши,
Взглядом последним окинув свой дом.
Значит, так надо. Вернется пора:
Синие, в звоне стекла-серебра,
Вновь над Москвой поплывут вечера,
И от вечерней багряной зари
И до рассветной туманной зари
Снова над незатемненной столицей
Тысячью звезд взлетят фонари.
Пусть же тогда нам другое приснится,
Пусть в эти дни мы вернемся туда,
В испепеленные города,
В земли-погосты, в земли-калеки…
Пусть мы пройдем их опять и опять,
Чтобы понять и запомнить навеки,
Чтоб никогда уже не отдавать.
Вспомним, как в дождь, поднимаясь до света,
Рыли траншеи, окопы и рвы,
Строили доты, завалы, преграды
Возле Смоленска и возле Москвы…
Возле Одессы и у Ленинграда
Вспомним друзей, что сейчас еще с нами,
Завтра уйдут, а вернутся ль — как знать…
Тем, кто увидит своими глазами
Нашей победы разверстое знамя,
Будет о чем вспоминать.
……………………………………………………………
Травы желты, и поля пусты,
Желтые листья летят с высоты,
Осень и дождь без конца и без края…
Где ты, что ты, моя дорогая?
Часто, скрываясь за облаками,
Чьи-то машины проходят над нами.
Медленный гул над землею плывет
И затихает, к Москве улетает.
Кто мне ответит, кто скажет, кто знает:
Что нас еще впереди ожидает?
Нет никого, кто бы знал наперед.
Может быть, бомбой шальной разворочен,
Жутко зияя оскалами стен,
Дом наш рассыплется, слаб и непрочен…
Может быть… Много нас ждет перемен…
Что же… Когда-то, романтикой грезя,
Мы постоянно считали грехом,
То, что казалось кусочком поэзии,
Нынче явилось в огне и железе,
Сделалось жизнью, что было стихом.
311. «Ветка голубая…»
Ветка голубая,
Синяя хвоя.
Где-то ты, родная,
Милая моя?
Между нами долгие
Пролегли пути.
Может быть, тебя мне
Больше не найти.
Может быть, тебя мне
Больше не видать, —
Только что же без толку
Думать да гадать?
Может, очень скоро
Город голубой,
Распахнув просторы,
Встретит нас с тобой….
Ветка голубая, синяя хвоя…
Где-то ты, родная, милая моя?
312. «Плыли блики в речке синей…»
Плыли блики в речке синей
Керосиновых кругов,
Разбегались в керосине
Переблески всех цветов.
Плыли радуг переблески,
А над речкой, на горе,
Тихо плыли перелески
В предзакатном январе.
И за эту елку-палку,
За речную тишь да гладь, —
Вдруг я понял — мне не жалко
Всё отдать. И жизнь отдать.
ЮРИЙ ПОЛЯКОВ
Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.
В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.
313. Батарея
Царят над улицей неугомонной,
Жерло обратив к облакам,
Мортиры тяжелые с бронзовым звоном
И гаубицы по бокам.
Колеса их врыты в обтесанный камень,
Снегом белеют хребты,
Их пасти отверстые глохнут веками
От ржавчины и пустоты.
Но если проходят рядами литыми
Бойцы по крутой мостовой,
Внезапно и грозно встает перед ними
Орудий заржавленный строй.
Как будто бы снова военной трубою
Разбужена медная рать…
Так предки из гроба встают перед боем,
Чтоб мужеством нам помогать.
314. Крузенштерн
На Неве в пароходном дыме
Стук лебедок и скрип досок.
Там чернеет над мостовыми
Металлический островок.