358. «Я очень люблю тебя. Значит — прощай…»
Я очень люблю тебя. Значит — прощай.
И нам по-хорошему надо проститься.
Я буду, как рукопись, ночь сокращать,
Я выкину все, что еще тяготит нас.
Я очень люблю тебя. Год напролет,
Под ветром меняя штормовые галсы,
Я бился о будни, как рыба об лед
(Я очень люблю тебя), и задыхался.
И ты наблюдала (Любя? Не любя?),
Какую же новую штуку я выкину?
Привычка надежней — она для тебя.
А я вот бродяжничать только привыкну.
Пойми же сама — я настолько подрос,
Чтоб жизнь понимать не умом, так боками.
В коробке остался пяток папирос —
Четыре строки про моря с маяками.
С рассветом кончается тема. И тут
Кончается всё. Расстояния выросли.
И трое вечерней дорогой бредут
С мешками. За солнцем, за счастьем, за вымыслом.
359. Франсуа Вийон
Век, возникающий нежданно
В сухой, отравленной траве,
С костра кричащий, как Джордано:
«Но всё равно ведь!» — Вот твой век!
Твой век ударов и зазубрин,
Монахов за стеной сырой,
Твой век разобран и зазубрен…
Но на пути профессоров
Ты встал широкоскулой школой…
Твой мир, летящий и косой,
Разбит, раздроблен и расколот,
Как на полотнах Пикассо.
Но кто поймет необходимость
Твоих скитаний по земле?
Но кто постигнет запах дыма,
Как дар встающего во мгле?
Лишь тот, кто смог в ночи от града
Прикрыться стужей как тряпьем,—
Лишь тот поймет твои баллады,
О метр Франсуа Вийон!
…И мир, не тот, что богом навран,
Обрушивался на квартал,
Летел, как ветер из-за Гавра,
Свистел, орал и клокотал.
Ты ветру этому поверил,
Порывом угли глаз раздул,
И вышвырнул из кельи двери,
И жадно выбежал в грозу,
И с криком в мир, огнем прорытый,
И капли крупные ловил,
И клялся тучам, как открытью,
Как случаю и как любви.
И, резко раздувая ноздри,
Бежал, пожаром упоен…
Но кто поймет, чем дышат грозы,
О метр Франсуа Вийон!
360. «Не надо скидок, это пустяки…»
Не надо скидок, это пустяки —
Не нас уносит, это мы уносим
С собою все, и только на пески
Каскад тоски обрушивает осень.
Сожмись в комок и сразу постарей,
И вырви сердце — за вороньим граем —
В тоску перекосившихся окраин,
В осеннюю усталость пустырей.
Мучительная нежность наших дней
Ударит в грудь, застрянет в горле комом.
Мне о тебе молчать еще трудней,
Чем расплескать тебя полузнакомым.
И память жжет, и я схожу с ума —
Как целовала. Что и где сказала.
Моя любовь! Одни, одни вокзалы,
Один туман — и мост через туман.
Но будет день: все встанут на носки,
Чтобы взглянуть в глаза нам в одночасье.
И не понять — откуда столько счастья?
Откуда столько солнца в эту осень?
Не надо скидок. Это мы уносим
С собою все. А ветер — пустяки.
361. «Я сегодня весь вечер буду…»
Я сегодня весь вечер буду,
Задыхаясь в табачном дыме,
Мучаться мыслями о каких-то людях,
Умерших очень молодыми,
Которые на заре или ночью
Неожиданно и неумело
Умирали, не дописав неровных строчек,
Не долюбив, не досказав, не доделав.
362. «А если скажет нам война: “Пора”…»
А если скажет нам война: «Пора»,
Отложим недописанные книги,
Махнем: «Прощайте» — гулким стенам институтов
И поспешим по взбудораженным дорогам,
Сменив слегка потрепанную кепку
На шлем бойца, на кожанку пилота
И на бескозырку моряка.
363. «Как лес восстановить по пням?..»
Как лес восстановить по пням?
Где слово, чтоб поднять умерших?
Составы, стоны, суетня,
Пурга да кислый хлеб промерзший.
Четвертый день вагон ползет.
Проходим сутки еле-еле.
На невысоких сопках лед
Да раскоряченные ели.
А сверху колкий снег валит.
Ребята спят, ползет вагон.
В печурке огонек юлит.
Сидишь и смотришь на огонь.
Так час пройдет. Так ночь пройдет.
Пора б заре сквозь темноту —
Да нет вот, не светает тут…
Ползут часы. Ползет вагон.
Сидишь и смотришь на огонь.
Но только голову нагни,
Закрой глаза, накройся сном —
В глазах огни, огни, огни,
И тени в воздухе лесном.
…Потом в горах — огни, огни,
Под ветром осыпались дни,
Летели поезда,
И загоралася для них
Зеленая звезда.
…Вперед сквозь горы!
Предо мной распахивалась синь.
Пахнуло солью и смолой,
Гудок взревел: «Неси-и!»
Три солнца — сквозь туннель в просвет.
Рывок — и тьма назад.
И сразу нестерпимый свет
Ударил мне в глаза.
364. «…Но стужа в кормовой каморе…»
…Но стужа в кормовой каморе
Поднимет сразу ото сна,
Суровость Баренцева моря
Немногословна и ясна.
Курс «норд», как приказал Седов…
В ночи плывут огни судов,
И берег — простыня.
А мы уходим в шторм на риск,
И ночь качает фонари на пристанях.