Кто-то вытянул травинку,
Сплел зеленую корзинку
И чернику собирал.
Кто живет в лесу зеленом,
Чья избушка там под кленом —
До сих пор я не узнал.
Между черными корнями
Вижу маленькую дверь,
Загороженную пнями,
Чтоб не вполз лукавый зверь…
424. «Мы недолго пробыли в Батуми…»
Мы недолго пробыли в Батуми.
Я едва запомнил узкий берег,
Черно-красный корпус парохода,
Лодки темные, как рыбьи спины,
Пристани с дрожащими мостками,
Близко зеленеющие горы
И деревья старого бульвара,
Самого прекрасного на свете.
В первый раз увидел я всё это,
Но как будто вновь сюда вернулся,
Узнавал, как будто прожил годы
В домике с прохладными сенями.
Так же вечерами у кофеен
Слышался костяшек треск азартный,
Стук подков на улицах мощеных,
Окрики усатых водоносов,
Плещущие гулкие удары
И судейский жестяной свисточек
На площадке за стеной акаций.
Мы с тобой ходили всюду вместе,
Вечно нам друг друга не хватало.
Я ли в домино играть садился —
Ты в мои заглядывала кости,
Если ты записывать садилась —
Я твои перебирал тетрадки.
Ужинать ходили — занимали
Самый дальний столик в ресторане.
425. «Застыли, как при первой встрече…»
Застыли, как при первой встрече.
Стоят и не отводят глаз.
Вдруг две руки легли на плечи
И обняли, как в первый раз.
Всё было сказано когда-то.
Что добавлять? Прощай, мой друг.
И что надежней плеч солдата
Для этих задрожавших рук?
426. «Здесь только призрак мой живет…»
Здесь только призрак мой живет.
Как человек, он ест и пьет.
А если я сюда приду —
Он навсегда уйдет.
Мне жаль бессонных вечеров
Над столбиками древних строф.
Мне жаль, что бедный призрак тот
Моих найти не может слов.
Он будет мучиться всю ночь,
Я не могу ему помочь:
Когда я подойду к столу —
Ему уйти придется прочь.
Не знает он мою печаль
И радости поймет едва ль.
И то, что я своим зову,
Ему, наверное, не жаль.
Мое уменье он постиг,
Добрался до заветных книг.
Но разве он узнает всё,
Что я любил, к чему привык?
Внизу я под окном стою
И вижу комнату мою.
Зеленой лампы мягкий свет
На потолке я узнаю…
427. «Вдоль проспектов глухо и слепо…»
Вдоль проспектов глухо и слепо,
Спотыкаясь, идет тишина.
Ветер замер, и ночь окрепла.
Над заводом темнеет она.
Но сочатся всю ночь над цехами
Сотни лампочек — желтых глаз.
И лежит в шкафу за резцами
Твой проверенный противогаз.
428. «Пространство. Даль. Буланая…»
Пространство. Даль. Буланая.
Парнишка на коне.
О, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне.
О песня, снова в дрожь иди
Туда, где на заре
Летят карьером лошади
В дымящемся каре!
На буйный век я выменял
Спокойную страну,
И ты, Девет, возьми меня
С собою на войну!
Там грянет залп — и пауза.
И поле нараспашь.
Я взял с собою маузер,
Кларнет и патронташ.
Буланая, постранствуй
В траве по стремена.
Страна моя — пространство,
Мой век — все времена!
Я сапоги изнашивал.
Я рвался наугад.
И вот из века нашего
Я в бой веду отряд.
В свою победу верю я.
Ведь нам не первый раз:
«Мы красная кавалерия,
И про нас…»
Иван Николаевич Федоров родился 1 января 1913 года в деревне Нежданово Старицкого уезда Тверской губернии. Своей школы в деревне не было, поэтому он окончил четырехклассную школу в соседнем селе Глухове, затем учился в семилетке в селе Лодзино. В 1928 году семья Федоровых переехала в Ленинград. После окончания ФЗУ Федоров получил специальность столяра-краснодеревщика, работал на заводе имени Воскова, затем в мастерских Академии художеств, а вечерами писал стихи.
С 1931 года стихотворения Ивана Федорова печатались в журналах «Резец», «Ленинград», «Литературный современник». С 1940 году он стал заниматься в творческом семинаре молодых литераторов при ленинградском Доме писателя.
В мае 1941 года Федоров был призван в армию. Войну он встретил на Карельском перешейке.
Солдат Иван Федоров был убит при форсировании Невы 5 сентября 1942 года.
Прославленный калганный пьешь настой, —
До капли пей, не оставляй в посуде,
О женщине, доступной и простой.
Грусти, печален — кто тебя осудит?
Но умолчи, назвавшийся поэтом,
Про грусть свою. Кому она нужна?
Есть нищета, есть горе в мире этом,
Есть в мире этом голод, есть война.
Когда плывут по мутным водам Соммы,
По бурным водам Марны мертвецы, —
Кому поможешь проповедью сонной
О благостыне стансов и терцин?
Когда навис над Лувром дым Помпеи,
Когда мортиры рушат Роттердам,
Поэты содрогаются, — пигмеи
Пророчат вечность собственным трудам.
430. «Любовь и дружбу славил Руставели…»
Любовь и дружбу славил Руставели,
Вино кувшином вычерпал Хайям, —
Что делать нам? Идти к тригорской ели
По необъятным родины полям.