Вспоминаю с гордостью теперь я
Про рассказы своего отца.
Самому мне Родина доверит
Славное оружие бойца.
Встану я, решительный и зоркий,
На родном советском рубеже
С кимовским значком на гимнастёрке,
С лёгкою винтовкою в руке.
И откуда б враг ни появился —
С суши, с моря или с вышины, —
Будут счастья нашего границы
От него везде защищены.
Наши танки ринутся рядами,
Эскадрильи небо истемнят,
Грозными спокойными штыками
Мы врагу укажем путь назад.
37. Сквозь ливень
Мелькнули молнии несколько раз.
Все настойчивей грома удары
Повторяют прохожим приказ:
«Освободить тротуары!»
Старушечка, опуская веки,
Походкой дрожащей
Через улицу спешит к аптеке.
Вошел гражданин в магазин ближайший.
И вот уж, побитый каплями первыми,
Красный флаг, что спокойно висел,
Вдруг, как что-то живое, с нервами,
Весь рванулся навстречу грозе.
С шумом на город, притихший, серый,
Дробясь об асфальт, уходя в песок,
Дождевые прозрачные стрелы
Густо льются наискосок.
В футболке, к телу прильнувшей компрессом,
В брюках блестящих, потяжелевших
Шагаю ливню наперерез я,
Почти спокоен, уверен, насмешлив.
Лучше так вот шагать всю жизнь,
Чем, грозу переждя,
Вслед за теми послушно плестись,
Кто прячется от дождя.
38. Ответ
Граф Бенкендорф, усилить не желая
Неловким словом государев гнев,
Под округленным взором Николая
Стоял, в молчании оцепенев.
Был царский лик от раздраженья серым,
Тряслась, как студень, полная щека:
«Нет, он не смеет зваться офицером
Лейб-гвардии гусарского полка».
Он вольнодумство прививал солдатам…
И государь добавил про себя:
«Как те, что бунтовали в двадцать пятом,
В конце второй недели декабря».
Царю вдруг показалось — в вечер мглистый
Вновь в Петербурге за Россию-мать
Бокалы подымают декабристы,
Чтоб утром сабли за нее поднять.
Царь обратился к графу:
«Ваша светлость,
Заслуживает Лермонтов того,
Чтоб Мы за вольнодумство и за дерзость
В Сибирь навечно выслали его…»
Граф осторожно подсказал решенье:
«А на Кавказ не лучше ль бунтаря?..»
И государь, поразмышляв мгновенье,
Надменно ухмыльнулся, говоря:
«Возможно, горцы этого корнета
Убьют иль в плен он сдастся, оплошав.
Что ж, значит, такова судьба поэта,
А мы судьбе мешать не будем, граф!..»
О высылке их автора условясь,
Стихи небрежно поднял Бенкендорф
И, иронически повысив голос,
Прочел царю последнюю из строф.
Тот слушал, милостиво улыбаясь,
Качая головою в такт, но вдруг
Нахмурился, смятенье скрыть стараясь,
А граф бумагу выпустил из рук.
Они себя почувствовали, словно
Им в лица, зная смертный свой удел,
Поэт, не разжимая губ бескровных,
С презрением и гневом посмотрел.
Как бы в ответ их гнусному условью,
Звучал конец, взволнован и суров:
«И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь…»
39. Весна над Москвой
На заре, встречая день пригожий,
Я без шапки вышел на крыльцо.
Вешний ветер волосы взъерошил,
Холодком повеяло в лицо.
Показалось — вижу я впервые
Серенькие стайки воробьев,
Деревянные дома простые,
На веревках пестрое белье,
Землю, что милее стала втрое,
Скинув пышные меха снегов,
Небо подмосковное, большое,
Лужицы с кусочками его…
За спиною — настежь двери в сени,
Только я войду не скоро в них.
Он мне близок, этот мир весенний,
Как слагающийся в сердце стих.
Не могу я им налюбоваться
И в волненьи радостном стою
Оттого, что лет мне восемнадцать,
Оттого, что май во всем краю…
40. Наконец-то!
Новый чемодан длиной в полметра,
Кружка, ложка, ножик, котелок…
Я заранее припас всё это,
Чтоб явиться по повестке в срок.