280. САМОЕ ТАКОЕ
(Поэма о России)
Русь! Ты вся — поцелуй на морозе.
1. С ИСТОКА ВОСТОКА
Я очень сильно
люблю Россию,
но если любовь
разделить
на строчки —
получатся — фразы,
получится
сразу:
про землю ржаную,
про небо про синее,
как платье.
И глубже,
чем вздох между точек…
Как платье.
Как будто бы девушка это:
с длинными глазами речек в осень,
под взбалмошной прической
колосистого цвета,
на таком ветру,
что слово…
назад…
приносит…
И снова
глаза
морозит без шапок.
И шапку
понес сумасшедший простор
в свист, в згу.
Когда степь
под ногами
накре —
няется
набок
и вцепляешься в стебли,
а небо —
внизу.
Под ногами.
И боишься
упасть
в небо.
Вот Россия.
Тот нищ,
кто в России не был.
2. ГОД МОЕГО РОЖДЕНИЯ
До основанья, а затем…
«Интернационал»
Тогда начиналась Россия снова.
Но обугленные черепа домов
не ломались,
ступенями скалясь
в полынную завязь,
и в пустых глазницах
вороны смеялись.
И лестницы без этажей
поднимались
в никуда,
в небо,
еще багровое.
А безработные красноармейцы
с прошлогодней песней,
еще без рифм,
на всех перекрестках снимали
немецкую
проволоку[19],
колючую, как готический шрифт.
По чердакам
еще офицеры метались
и часы
по выстрелам
отмерялись.
Тогда
победившим красным солдатам
богатырки-шлемы[20]
уже выдавали
и — наивно для нас,
как в стрелецком когда-то, —
на грудь нашивали
мостики алые[21].
И по карусельным
ярмаркам нэпа,
где влачили попы
кавунов корабли,
шлепались в жменю
огромадно-нелепые,
как блины,
ярковыпеченные рубли…[22]
Этот стиль нам врал
про истоки,
про климат,
и Расея мужичилася по нем,
почти что Едзиною Недзелимой,
от разве с Красной Звездой,
а не с белым конем[23].
Он, вестимо, допрежь лгал
про дичь Россиеву,
что, знамо, под знамя
врастут кулаки.
Окромя — мужики
опосля тоски.
И над кажною стрехой
(по Павлу Васильеву)
разныя рязанския б пятушки.
Потому что я русский наскрозь —
не смирюсь
со срамом
наляпанного а-ля-рюс.
3. НЕИСТОВАЯ ИСПОВЕДЬ
В мир, раскрытый настежь
Бешенству ветров.
Я тоже любил
петушков над известкой.
Я тоже платил
некурящим подростком
совсем катерининские пятаки[24]
за строчки
бороздками
на березках,
за есенинские
голубые стихи.
Я думал — пусть
и грусть,
и Русь,
в полтора березах не заблужусь.
И только потом
я узнал,
что солонки,
с навязчивой вязью азиатской тоски,
размалева русацкова
в клюкву
аль в солнце,—
интуристы скупают,
но не мужики.
И только потом я узнал,
что в звездах
куда мохнатее
Южный Крест,
а петух-жар-птица-павлин прохвостый —
из Америки,
с картошкою русской вместе.
И мне захотелось
такого
простора,
чтоб парусом
взвились
заштопанные шторы,
чтоб флотилией мчался
с землею город
в иностранные страны,
в заморское
море!
Но я продолжал любить Россию.
4. Я ПРОДОЛЖАЛ РОССИЮ