В. П. Демихов — автор многих оригинальных методик пересадки органов — объяснял вначале свои неудачи чисто техническими причинами и последующим развитием инфекции. Он не признает существования иммунологической борьбы организма с навязанной ему тканью. Ну что ж, каждый экспериментатор имеет право на собственные взгляды и собственные заблуждения. Мы уже убеждены, что именно несовместимость тканей, а не техника — центральный вопрос всей проблемы трансплантации. От преодоления тканевого барьера в первую очередь зависит успех пересадки органов. Преграда тканевой несовместимости еще грозит своими подводными рифами. И хотя основная функция сердца механическая, а не химическая и не секреторная, нет оснований сбрасывать со счетов действие иммунологических факторов.
Сейчас многие ученые, оперирующие на сердце, считают, что проблема тканевой несовместимости при трансплантации сердца оказалась более сложной и трудноразрешимой, нежели при пересадке почек. Указывается, что чем больше различий в тканях донора и реципиента, тем раньше выявляются симптомы отторжения сердца и наступает гибель больного.
Многообразные исследования продолжаются. У нас, в Советском Союзе, их ведут Б. Петровский, В. Бураковский, А. Вишневский, В. Демихов, Е. Мешалкин, Г. Соловьев, В. Савельев, В. Шумаков и другие.
Каков же вывод?
Сформулировать его надо, трезво оценивая факты.
Несмотря на ряд успешных операций, буквально взбудораживших мир, проблему трансплантации сердца нельзя считать решенной. Она все же еще не вышла из стадии экспериментов.. И не надо заблуждаться и переоценивать события: замечательные операции Барнарда, Шамуэя, Дюбо и их последователей тоже суть лишь эксперименты.
Мне могут возразить: любая операция, а тем более произведенная впервые, содержит элемент неизвестности и, значит, тоже является в какой–то мере экспериментом. Верно. Но столь же несомненно и другое: новый метод лечения допускается в клинике, как правило, только после длительной, тщательной, всесторонней отработки на животных, после того, как все без исключения опасения и неясности сняты. Разве не так обстоит дело и с трансплантацией сердца?
Жизнь торопит, снова возразят мне. Клиника зачастую идет параллельно с исследованиями в лабораториях, а то и опережает эксперимент. Да, примеров тому в истории медицины немало. Луи Пастер не успел еще проверить на животных эффективность своей вакцины, как сама судьба в образе фрау Мейстер из Эльзаса вынудила его взяться за лечение девятилетнего мальчика Йозефа Мейстера, укушенного бешеной собакой. Мальчик остался жив — ученый победил. Разработанный Пастером метод предохранительных прививок завоевал всеобщее признание. Но это было потом, а в тот момент, когда ученый дрожащей рукой делал первое впрыскивание своей еще не очень надежной вакцины, это был в чистом виде эксперимент на человеке. Никто и не помышляет отказывать в таком праве Д. Харди, К. Барнарду, Д. Кули и десяткам других зрелых, сознающих свою высокую ответственность исследователей.
Я знаю, что каждая сложная и грудная операция ставит хирурга перед дилеммой: или попытаться (пусть даже с риском смертельного исхода) спасти больного, или отступить. Во всем руководствоваться лишь гуманным, но отражающим ограниченные возможности медицины принципом «Не вреди!»? Или во всеоружии знаний рисковать во имя той же гуманности и человечности? Меня лично больше прельщает второе. Я думаю, здесь прав профессор Н. М. Амосов, выдвигающий новый принцип–активный, зовущий к отважным поискам: «Помочь обреченному!» Протоптанный и спокойный путь — переходить к операциям на человеке только после экспериментов на животных–оказывается на поверку не самым лучшим, а главное, не самым близким к цели.
В самом Деле, почти все собаки, которым пересаживали сердце, погибали, а среди оперированных больных есть случаи, когда люди жили с пересаженным сердцем длительное время. И при неудачном исходе рискованного вмешательства ученого нет оснований упрекнуть. Не отважься в свое время Пастер, мальчик бы неминуемо погиб. Значит, преступлением против человечности была бы в данном случае как раз осторожность, а не известный риск.
Я говорю об этом только для того, чтобы меня правильно поняли: сами по себе слова «эксперимент на человеке» не должны отпугивать. Вещи надо называть своими именами: эксперимент — значит научный опыт, поиск нового. А связанная с этим опасность? Ее оправдывают лишь конкретные обстоятельства, ведь операция предпринята как крайняя мера, когда все другие способы помочь больному уже полностью исчерпаны.