И все же не это главное в его таланте. Главное выяснилось теперь, десятилетия спустя, когда оказалось, что все, что сделал Ландау в науке, не нуждается ни в каких переделках.
В ту пору, когда он работал над теорией космических лучей, было известно, что они состоят только из электронов и фотонов. С тех пор к ним прибавились мю–, пи- и К-мезоны, протоны и нейтроны, гипероны и другие элементарные частицы. Но к тому, что сделал Ландау в теории космических лучей, можно только прибавлять, изменять там нечего. Его теория сверхтекучести достраивается в соответствии с новыми фактами, которые добыты экспериментаторами. Однако в созданной им теории не тронут ни один кирпич. Наоборот, новые теории только подтверждают справедливость его идей. Такое в физике случается редко. Он — классик.
Он классик не только по нерушимости полученных им результатов. Он классик и потому, что сделанное им всегда облечено в великолепную, донельзя красивую форму, и знакомство с его работами доставляет физикам огромное эстетическое удовлетворение.
Я многое сказал о Дау, кроме самого важного — как он работал. Увы! Я не могу этого рассказать, несмотря на то, что наблюдал его много лет подряд. По–видимому (но это только догадка), он работал всегда, во всех ситуациях, непрерывно, легко, на ходу.
Много лет спустя, наверное в 1960 году, я и мои сотрудники были поставлены перед необходимостью решить сложную теоретическую задачу из гидродинамики классической жидкости. Без этого двигаться дальше в наших исследованиях было нельзя. Мы обратились за советом, к московским теоретикам. Одни из них подвергли сомнению саму постановку такой задачи, другие сказали, что она очень сложна. Я обратился к Ландау.
—Как же, как же, — сказал он, — я приблизительно помню, что там должно получаться, но точной формулы я тебе сказать не могу.
—А где об этом можно прочесть? — спросил я.
— Ты нигде не прочтешь, потому что эта задача никем не была решена.
— Так откуда же ты знаешь, хотя бы приблизительно, каков должен быть ответ?
— Э, старое дело! Это еще было в Казани во время эвакуации. У меня разболелся зуб, и мне пришлось долго сидеть в приемной у врача. Мне было скучно, и я придумал себе эту же задачу и решил ее на клочке бумаги.
— Реши теперь заново, — упрашивал я.
— Лень! — ответил Ландау.
Задачу пришлось решить самим, и это принесло большую пользу нашим теоретикам, так как задача таила в себе много неожиданностей.
Иногда я врывался к нему домой, на второй этаж его двухэтажной квартиры, чтобы проверить свои мысли.
— Дау, Элевтер! Идите, я вас покормлю, — кричала снизу его жена.
—Коруша! Меня Элевтер не пускает, — «ябедничал» Дау.
Потом мы спускались на кухню и, размахивая ложками и целясь друг в друга вилками, продолжали начатый разговор.
Но приходить к нему за советом после половины седьмого вечера было бессмысленно. В это время он тщательно брился, раздражал бритую кожу одеколоном и густо пудрился.
— Рабочий день кончен, и надо развлекаться, — заявлял он.
— А куда вы идете?
Он говорил, что идет в театр, или напускал страшного тумана.
Как правило, это были часы блицспоров об искусстве.
—Константин Симонов–великолепный поэт! — кричал он на меня.
— Я на этот спектакль за деньги носа не покажу, — нападал на него в свою очередь я.
— Не говорите глупости! Ерунда! Известный душист! У вас не вкус, а черт знает что такое! — с таким криком он сбегал с лестницы и исчезал, а я шел к себе домой и переживал заново последние эксперименты Капицы и новую теорию Ландау.
Капица и Ландау! Они здорово дополняли друг друга. Безусловно, в то время они ощущали огромную взаимную потребность. И к этому еще примешивалось никогда не иссякавшее чувство благодарности, которое Ландау испытывал к Капице, не раз поддерживавшему его. Но об этом он говорил редко. Ландау предпочитал расхваливать Капицу за его трезвый ум, за его абсолютное понимание физики, наконец, за его великолепное научное творчество, в частности за его последние работы.
Я был ошеломлен новыми перспективами исследований, которые открылись перед нами в результате работ, выполненных Капицей и Ландау. Была раскрыта сущность нового явления — сверхтекучести жидкого гелия. И я счастлив, что значительная часть моей творческой жизни прошла под знаком тесного сотрудничества с этим выдающимся ученым нашего времени.