Советские ученые. Очерки и воспоминания

— Я думаю, Игорь Васильевич, что опыт выйдет и надо его ставить. Кулон, вероятно, не помешает — Амальди наблюдал дифракционную картину где–то в районе тридцати–сорока градусов, а это уже достаточно далеко от оси. Сейчас все это нужно будет сообразить поточнее.

— Вот ты и сообрази. Поговори с Померанчуком и сразу же начинай действовать… Так ты почему не слушал его доклада? Надо быть в курсе событий, молодой человек, и на семинары ходить регулярно. И потом живое слово лучше усваивается, чем книжное писание.

— Вы, Игорь Васильевич, рассуждаете так же, как поэт Щербина.

— Щербина?.. А как он рассуждал?

— Щербина однажды так написал о своих желаниях:

Прежде всего я хочу себе женщину с длинной косою:
Ум и краса мне не нужны — пусть только целуется чаще.
С этакой женщиной вместе мне друга философа надо —
С ней целоваться я буду, а мудрый мой друг в это время
Будет науки мне все изъяснять, чтоб не надо мне было
Время и зрение тратить над мертвою речью печати.

— М-да… Неплохо, — заулыбался Курчатов. — Совсем неплохо. Щербина твой–голова. Ты расскажи об этом методе познания наук секретарю нашего семинара, Борису Товичу Гейликману. Ты его знаешь?

— Очень хорошо знаю.

— Говоришь, хорошо… — Борода начал вертеть в руках карандаш, что–то соображая, — Давай мы поступим так. Вместо того чтобы тебе искать Померанчука и ездить к нему, мы лучше попросим Гейликмана разобраться в теории и побеседуем с ним потом по сему поводу. Ты не возражаешь?

— Что вы, Игорь Васильевич. Совсем наоборот.

— Ну и прекрасно… Значит, мы с тобой обо всем договорились. Завтра ты покажи мне свои звезды и сразу же начинай готовить опыт по дифракции. Хорошо?

Борода посмотрел на часы.

— Мне нужно уезжать. Иди отдыхай. Приятных тебе сновидений.

х х х

Вы, дорогой читатель, наверное, не раз сидели у моря, глядя на набегающие волны. И, наверное, замечали, что если перед вами находится остров, ^то он преграждает путь волнам — на берегу образуется как бы его «тень». Однако «тень» возникает лишь в том случае, если остров будет достаточно велик; небольшой камень, торчащий из воды, не будет служить препятствием для волн–слегка изменив направление, они обойдут его с обеих сторон и,, накладываясь одна на другую, продолжат движение к берегу.

Отклонение волн на границе встретившегося им препятствия называется дифракцией. Дифракцию можно наблюдать на множестве волновых процессов, в том числе и в случае света. Если величина препятствия, на которое падает свет, сравнима с длиной его волны, то волны света, так же как и волны океана в рассмотренном выше примере, обогнут это препятствие, не образовав тени. Это явление, кстати сказать, ставит предел тем увеличениям, которые можно получить при помощи обычного микроскопа: слишком мелкие препятствия оказываются столь ничтожными островками в море света, что он огибает их, и они становятся невидимыми. Поэтому в тех случаях, когда необходимо получить очень большие увеличения, вместо света используют электроны: длина волны быстрого электрона значительно короче световой, и явление дифракции становится помехой уже при несравненно меньших размерах исследуемого объекта.

Дифракция в принципе должна наблюдаться не только у электронов, но и у всех других элементарных частиц, с той разницей, что в случае быстрых частиц, более тяжелых, чем электроны, размеры соответствующих препятствий становятся того же порядка, что и размеры атомных ядер — то есть приблизительно 0,0000000000001 сантиметра.

Если, рассуждал я, картина дифракции зависит от размеров частицы и ядра, на котором происходит рассеяние, то мы получаем прямой метод экспериментального определения радиусов ядер по положению дифракционных максимумов. Это, конечно, очень интересно и важно. И надо проверить такую возможность в первых же опытах, взяв несколько мишеней, изготовленных из элементов с различными массовыми числами, например из бериллия, углерода, алюминия, меди и висмута…