Фотографическое изображение возникает в силу естественной закономерности: лучи света, отраженные от вещей, проецируются непосредственно на светочувствительную поверхность. Конечно же, это вовсе не исключает того, что она интегрируется в поле действия определенной «культуры» и приводится в соответствие с определенными конвенциями и кодами. Более того, эти конвенции и коды предопределяют сами условия фотосъемки. Однако в самой сердцевине фотографического процесса имеет место этот простой и бесконечно загадочный факт: вещи сами отражаются на светочувствительной поверхности – и никакое кодирование не в состоянии этот факт искоренить.
С самого момента своего возникновения фотография заключала в себе определенную двусмысленность. С одной стороны, она представляла собой инструмент для более точного, всеохватного наблюдения за реальностью, причем инструмент этот, как верно заметил Зигфрид Кракауэр, имел ярко выраженный аналитический характер. Фотография как бы разлагает тотальность физической реальности на отдельные компоненты для последующей реконструкции этой реальности. Следовательно, она знаменует очередную фазу технического освоения мира, возрастание степени человеческого контроля за процессами и вещами этого мира, конвертирования естественного в искусственное – одним словом, того, что Вальтер Беньямин описывал как утрату ауры, а Мартин Хайдеггер определял неологизмом «постав» (Gestell): «Царящее в современной технике раскрытие потаенного есть производство, ставящее перед природой неслыханное требование быть поставщиком энергии, которую можно было бы добывать и запасать как таковую»95. Следуя этому диагнозу, фотографию необходимо охарактеризовать как технологию, делающую природу предметом эстетической эксплуатации – поставщиком образов, накапливаемых в разного рода архивах и циркулирующих между различными инстанциями. Недавний перевод фотографии на цифровую основу лишь подчеркивает ее изначальную направленность: дигитальная фотография относится к аналоговой фотографии примерно так же как фотография в целом – к картине или гравюре.
Но, с другой стороны, фотография дала человеку откровение иного рода – о безличных силах той самой физической реальности, которые человеку удается заклясть, но которые как таковые предшествуют собственно человеческой активности и лишь вступают с нею во взаимодействие. Недаром с фотографией связано такое множество мифов и мистификаций, приписывающих ей способность проявлять скрытую одушевленность, невидимую жизнь, кипящую под оболочкой видимости, доступной невооруженному глазу – причем далеко не всегда эта фотографическая демонология, включающая в свой пантеон призраки прошлого, видения иных миров, доисторическую фауну, чудом сохранившуюся в отдельных уголках нашей планеты, или пришельцев с других планет, может быть четко отделена от фактов. В каком-то смысле фотография, относящаяся к числу самых недавних изобретений человечества, все же более «архаична» и «первобытна», чем живопись, хотя и младше последней на пару десятков тысячелетий. Сошлюсь на теорию выдающегося советского историка и антрополога Бориса Поршнева, высказанную в его книге «О начале человеческой истории».
Анализируя произведения палеолитического искусства, Поршнев задается на первый взгляд довольно странным вопросом: «прямо ли это удвоение видимых объектов или же это удвоение посредников внутренних образов»? Его ответ таков: «Внутреннее удвоение, образ, развивается в антропогенезе лишь после появления внешнего удвоения, подражания, копирования, хотя бы самого эмбрионального»96. Поршнев стремится показать, что искусство эпохи палеолита не может считаться искусством в собственном смысле слова, т. е. разумной, рефлексивной, языковой и, стало быть, человеческой деятельностью, что речь идет об инстинктивном, рефлекторном действии, которое сродни явлениям природного миметизма. «Ориньякские поразительно реалистические … изображения животных, – пишет он, – были “двойниками”, “портретами”, а не обобщениями: “двойниками” неких индивидуальных особей»97. Если следовать этой интерпретации, нужно признать, что палеолитические росписи являются, строго говоря, произведениями не живописи (и вообще не искусства в описанном выше значении), а фотографии.