Полагаю, что в Россию историческое сознание в таком понимании пришло с поколением, выросшим в постнаполеоновскую эпоху и сформировавшимся под влиянием европейского гегельянства, то есть с людьми, формы жизни и сознания которых и были кодифицированы в «Былом и думах» Герцена.
В чем же заключается историзм «Былого и дум»? В предисловии к пятой части Герцен определил жанр своих «записок» через характеристику авторской позиции, которую он описал посредством метафоры: “«Былое и думы» не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге» [20]. Лидия Гинзбург пользуется этой знаменитой формулой (ее цитируют едва ли не все исследователи Герцена) как своего рода иероглифом жанра, который она описала как совмещение истории (то есть историографии) с автобиографией или мемуарами.
В своем поколении так толковала «Былое и думы», разумеется, не одна Лидия Гинзбург. Вспомним о Лидии Чуковской, которая также была заметной фигурой в интеллигентском сообществе постсталинской эпохи. Как и Гинзбург, Чуковская оставила дневниковую хронику жизни своего поколения и круга, «Записки об Анне Ахматовой». Лидия Чуковская, кроме того, была автором монографии “«Былое и думы» Герцена» (1966). В этой книге, обращенной к широкой публике, Чуковская толкует «Былое и думы» и как «историческую хронику», и как «письмо, посланное Герценом в будущее», то есть как книгу, предназначенную и для современного читателя. Как и Гинзбург, Чуковская воспользовалась «дорожной» метафорой Герцена для определения жанровой специфики «Былого и дум». Развивая эту метафору, она описывает эти мемуары как рассказ о «колесах истории, движение которых на своем жизненном пути он <Герцен> всегда ощущал». Чуковская перефразирует герценовскую формулу из «рассказа о семейной драме»: «…мой очаг опустеет, раздавленный при встрече двух мировых колей истории» [21]. Речь здесь идет о концепции исторической диалектики, понятой Герценом как конфликт двух миров, губительный для человека, попавшего в такое столкновение [22].
Каким же образом достигается эффект совмещения автобиографии и историографии? Об этом подробно пишет Лидия Гинзбург в книге «О психологической прозе». Позволю себе и напомнить, и дополнить ее интерпретацию. Гинзбург описала первые пять частей «Былого и дум» не как бесформенные «записки», а как построение «связное и законченное», своего рода «единство действия» — это «история становления идеолога русской революции в свете излюбленной герценовской идеи столкновения двух миров, старого с новым». Как пишет Гинзбург: «Первая часть — «Детская и университет (1812–1834)» — это «годы учения». Из старого мира помещичьего бытия герой с усилием прокладывает дорогу в мир новых человеческих отношений. Вторая часть — «Тюрьма и ссылка (1834–1838)» — столкновение героя с жестокой действительностью (старый мир крепостничества и николаевской бюрократии)». В третьей части — «Владимир–на–Клязьме (1838–1839)» — речь идет о параллельном становлении личности героини (будущей жены Герцена). В четвертой части — «Москва, Петербург и Новгород (1840–1847)» — находим героя на сцене истории русской мысли 1840‑х годов, в столкновении западников и славянофилов. В последней, пятой части — «Париж — Италия — Париж (1847–1852)» — герой, русский революционер, сталкивается в ходе революции 1848–1851 годов с западным миром. Во второй половине пятой части тема исторической драмы неудачной революции «срастается» с рассказом о семейной драме [23]. (Напомню, что Герцен начал работу над мемуарами в 1852 году, и с целью объяснить свою личную драму [24].) В книге «О психологической прозе» Гинзбург называет такое движение сюжета «диалектическим», но не упоминает при этом имени Гегеля [25].
Полагаю, что, представленная в таком виде, структура «Былого и дум» воспроизводит гегельянскую диалектическую схему — в герценовском варианте. Более того, путь героя–идеолога повторяет ход русской истории, или истории русской мысли, как Герцен представил его в своем труде «О развитии революционных идей в России» (1851). Позволю себе напомнить (используя термины Герцена) ставшие эмблематическими эпизоды: герой–младенец захвачен пожаром на улицах Москвы при вступлении в город французских войск, в то время как его отец, скитаясь по улицам в поисках крова, случайно оказывается лицом к лицу с Наполеоном, который посылает его с письмом к русскому императору. (По выражению Гинзбург, это «духовная генеалогия» героя «Былого и дум» [26].) Затем герой–отрок, уже начинающий смутно осознавать себя, потерянный в толпе, во время молебна после казни декабристов, плача о них, приобщается к неудачной революции 1825 года. В четвертой части герой, захваченный столкновениями западников и славянофилов, пытается примирить их идеи в синтезе; так рождается его мировоззрение. Наконец, в пятой части (известной под условным названием «Рассказ о семейной драме») он проходит через опыт европейской революции 1848–1851 годов. Именно в этот момент его семейная драма совмещается с драмой мировой истории [27].