Естественно, что оба эти слоя советского языка не разделены непроницаемой перегородкой. Слова-явления при определенных условиях (когда явление полностью изживает себя) исчезают или превращаются в слова-фикции; слова-фикции в ходе идеологического конструирования действительности начинают отражать реальность. Однако в конечном счете и те и другие различаются лишь ракурсом идеологического манипулирования. В первом случае (слова-явления) действительность накладывается на идеологию, во втором (слова-фикции) — идеология накладывается на действительность. Понятно, что усилия коммунистической пропаганды направлены на поддержание стабильности слов-явлений и обновление слов-фнкций.
Советский политический язык содержит многообразные психологические "ловушки" для духовного захвата человека. В своей же совокупности он действует подобно железной клетке: ограничивает свободное движение тех, кто находится (мыслит, действует) внутри нее. Система "единомыслия" обеспечивается при этом не только (и даже не столько) бедностью оборотов, шаблонностью фраз, стандартностью выражений. Не меньшую роль играет непроявленность, закодированность одних понятий ("вертушка", "распределитель", "кремлевский паек") и чрезмерная информативность (перегруженность информацией) других: "коммунизм", "антисоветизм", "оппортунизм". Перегрузка содержанием лишает человека возможности учесть огромную массу самых различных факторов, строить на их основе сколько-нибудь рациональную систему объяснения.
Советский язык охотно эксплуатирует приемы риторики, стремясь привести людей в состояние социальной экзальтации. Именно эту функцию выполняют такие обороты, как "волею партии", "активная жизненная позиция", "гвардейцы труда", "коммунистическая смена"… С помощью советского языка часто и успешно производится подмена понятий. В его лексиконе (когда речь идет о коммунистической действительности) нет, например, "безработных" (их именуют "лицами, ищущими работу"), нет "кризисов" (это всего лишь "временные трудности"), нет диктатуры (она выступает в благородном облике "демократического централизма"). Важную роль в советском политическом языке играют ассоциации (по аналогии или по противоположности). Если говорится о труде советских людей, то в сознании должен возникнуть ассоциативный ряд: "героический", самоотверженный", в крайнем случае "доблестный". Тот же труд на Западе — "подневольный", "непосильный", "унизительный". Советский народ — "великий", "мужественный", народ США — "многострадальный"…
Реальная жизнь в советском языке отражается с помощью типичных приемов искривления перспектив. Но советский язык способен не только искажать пропорции и контуры действительности, он умеет инечто большее — некоторые явления не отражать вообще. Так, в официальном советском лексиконе совершенно отсутствуют словесные знаки для таких широко распространенных в обществе явлений, как "закрытые письма", "коммунистическая бюрократия" и пр.
Многим советским словам давно придан характер символов: обожествлена "партия", одухотворен "труд", канонизированы "план", "соревнование".
Советский политический язык не столько называет и определяет явление, сколько разоблачает и осуждает. "Отщепенец", "оппортунист", "аполитичность", "отребье" — это уже приговор, приводимый в исполнение в соответствии со статьями уголовного кодекса: "враг народа", "антисоветчик". Советский язык достиг уровня, позволяющего заменить процесс познания лозунгом, марксистской догмой: "Вперед, навстречу коммунизму!", "Слава партии!", "Все — на коммунистический субботник!".
Язык в СССР призван вызывать у людей определенные, нужные властям социальные рефлексы. С этой целью гигантские лозунги водружаются как памятники на центральных площадях городов, выставляются на зданиях и витринах магазинов, заполняют стены кинотеатров ж клубов.
Советский политический язык — язык-агрессор. Он подчинил Восточную Европу, распространился на Азию, захватил часть Африки, утверждается на американском континенте. Он стал лингвистической маской всех, кто верят в "светлое будущее". Влияние его универсально. В сферу его магии попадают и народы Запада; бесконечное повторение лозунгов о мире убеждает их в миролюбии советских руководителей, восторженные вопли о любви народа к партии — в благополучии советских людей. Прочертанный советскими словами путь исторического развития навязывает всем и каждому представление о неизбежности советской политической модели, парализует любое сомнение в справедливости или разумности политики Кремля. Вот почему освобождение человека от коммунизма — его иллюзий и заблуждений — связано с освобождением от советского языка — "с языковым диссидентством".