Утром явились на работу сотрудники. Сначала было тихо — все вроде растерялись от неожиданности, потом начался скандал. Больше всех, как обычно, возмущались Окюма-ханум и Керем. Вне себя от ярости ворвались они к Кальбиеву.
— Ты уже знаешь?! — хриплым от волнения голосом выкрикнула Окюма-ханум.
— А что такое? — удивился Кальбиев.
— Колодец засыпали!
— Это преступление! Самое настоящее преступление, — стараясь казаться спокойным, дрожащими губами сказал Керем. — Преступник должен быть наказан!
— Да как у него, проклятого, рука поднялась! — чуть не плача, воскликнула тетя Фатьма.
— Ну вот что, товарищи. — Кальбиев с решительным видом поднялся из-за стола. — Довольно болтовни! Займитесь своими делами!
Может быть, вас интересует, чем кончилось дело с путевкой для тети Фатьмы и с ремонтом у нее в доме? Лучше не спрашивайте, потому что дело обернулось так, что тетя Фатьма и путевки никакой уже не хотела — она теперь хотела только одного — как-нибудь дотянуть до пенсии. Что касается Окюмы-ханум и Керема, они вынуждены были уйти по собственному желанию. Подписав приказ об освобождении их с работы, Кальбиев вызвал к себе Тахмазова и торжественно объявил:
— Вот что, дорогой: довольно ты поработал бухгалтером, с завтрашнего дня назначаю тебя своим заместителем! Нужно наконец научиться ценить добросовестных, знающих дело людей!..
Как мы видели, Кальбиев в свое время весьма произвольно истолковал прекрасную и мудрую пословицу — точно так же, как делают это некоторые господа, когда с высоких трибун произносят «гуманизм», «справедливость», «прогресс»… Но Кальбиев и ему подобные забывают другую не менее мудрую пословицу, которая гласит: человек предполагает, а бог располагает. Когда тетя Фатьма в присутствии Кальбиева сказала однажды эту пословицу, он долго отчитывал ее за отсталость и непросвещенность. Ему и в голову не пришло, что в наше время пословица эта имеет совсем другой смысл, и бог, судьба и прочие потусторонние силы тут решительно ни при чем. Человек правит миром, но умный, честный, сильный и добрый человек — Человек с большой буквы. Несколько таких вот людей взялись за дело, и случайность, в результате которой Кальбиев оказался за столом директора, довольно быстро сменилась закономерностью — Кальбиев вылетел из своего кресла. Вот так.
Через несколько дней в министерство вызвали Окюму-ханум и сообщили ей о назначении ее директором на место Кальбиева. Когда же потрясенный Кальбиев задал свой единственный вопрос: «Почему?!» — ему ответили: «Ты не честолюбив, чины тебе ни к чему. Иди и работай инженером!..» Кальбиев хотел сказать подходящую к случаю пословицу, но язык не послушался его. Сгорбленный, придавленный, незаметный, вышел он из министерства и пошел… Нет, не в управление — домой.
Кальбиев занемог. Он слег в постель и пролежал больше месяца. Когда через месяц он вышел на работу, это снова был тихий, незаметный человек — «скромный» Кальбиев…
1969
Федор Абрамов
Материнское сердце
Ни одного не осталось, все там… А какой лес был! Петя, Ваня, Павел, Егор, Степа… Пять мужиков! Я, бывало, время рожать подходит, не про то думаю, как их всех прокормить да одеть, а про то, как за столом рассадить. Стол-то, вишь, у свекра был небольшой, на себя с хозяйкой да на сына делан, а меня в дом взяли — засыпала ребятами.
Ну, о старших я уж не говорю — тех война съела. На одном году три похоронки получила — вот как по мне война-то прошлась. И Егор тоже через войну нарушился — в плену у германца был. А Степа-то! Мизинец-то мой желанный! Тот уж по моей совести, того я сама упустила… Вот и не просыхаю. Какой уж — двадцать семой пошел, а я все точу себя, все думаю: ох, кабы спохватилась ты тогда пораньше, Офимья, не куковала бы теперь одна на старости. Ложусь и встаю с тем.
Ты когда из дому-то уехал? До войны еще? В тридцать восьмом? Ну, дак Степу-то ты и не помнишь. Я его в тридцать четвертом на беду родила. Все дети у меня хорошие были — ни на одного не пообижусь, а такого не было. Чистое золото! Сколько ему — девяти годков не было — помер, а мы с девкой не знали дров да воды. Все он. За скамейку станет — самого не видно, только пила зыкает. И за грибами там, за ягодами — не надо посылать, сам бежит…
Вот это-то его старанье и сбило меня с толку. Я уж тогда на него глаза раскрыла, когда он кровью заходил. Как-то раз вышла утром за хлев — не знаю, из-за чего дома до бела света задержалась, так-то все и на работу и с работы в потемках, ребят в лицо по неделям не видишь — вот как мы в войну-то робили, а тут не знаю чего — задержалась. Смотрю — на, господи, снег-то в отхожем месте за хлевом весь в крови, и на бревнах тоже кровь намерзла.