— Уже с самой ранней юности Аугуст Хаабвески посвятил себя борьбе за дело трудящихся…
Хватил через край. Как и положено в надгробной речи. Августу было двадцать девять лет, когда вступил в профсоюз. Я как раз в то время начал дом строить. Куда он тратил свой заработок? Котельщикам платили хорошо… Что он сказал? А-а, что Аугуст Хаабвески участвовал в работе какого-то общества учащихся. Детская забава. Вообще эти восхваления задним числом ничего не стоят. Только, может, Анете не так тяжело слушать… Да они, должно быть, все сами заранее рассказали. Оратор из похоронного всегда спрашивает все сведения, иначе откуда ему знать. Да, это из бюро, он же хоронил и Виллема. Говорит складно, не хуже пастора. Голос бы погромче… А завод даже никого не прислал сказать надгробное слово. Этого надо было ожидать. Или кто-нибудь уже выступал? Из-за тех, чужих похорон сюда опоздал. Вообще глупо было ехать. Отполировал бы крыло, вместо того чтобы…
Кто-то вроде всхлипывает. От той сосны было бы видно кто. Наверно, Анете или дочка, слышно, что женщина. Конечно, грустно, столько лет прожили вместе. Большого счастья Анете не знала. Со мной… Может быть, даже жалела потом. Нет, едва ли, гордая, как и Аугуст. Хорошо, что я надел нейлоновую куртку. Пускай видит… Мальчишка! Что ей твоя нейлоновая куртка? Пожилая женщина, лет пятьдесят пять — пятьдесят шесть. Тоже была красная. Вступила в союз молодых социалистов. Позже-то их не уважали. Звала и меня, но я на удочку не попался. Ходил на танцульки в рабочий спортивный клуб, а больше ничего. Человек не должен кидаться куда попало. Осторожность — мать мудрости. Анете голодала в концлагере, нужно ей это было? Если бы не состояла у молодых соцев и не работала в народном комиссариате финансов, не пришлось бы голодать. Разве за сидение в концлагере ее потом больше ценили? Пенсия небольшая, кажется, семьдесят. В сберкассе ставки низкие, из гордости не пошла просить должность, где зарплата побольше. Аугуст получал девяносто, ему еще не было шестидесяти лет, когда отправили на пенсию. Если бы еще персональная, так нет: либо считался мелкой сошкой, либо сам не стал хлопотать. Оба гордецы. И директорский пост его из-за гордости лопнул — собирались назначить, однако не назначили. Сам будто бы рассказывал, что разругался в министерстве. Очень может быть, на Аугуста это похоже. Дурак и есть дурак. Дураков и в церкви бьют.
За туйкой лучше стоять, не так тебя видно. А если кто и заметит, лейка выручит. Человек пришел полить цветы на могиле, случайно попал на похороны… Даже милиционер поверил бы… Та, стройненькая, наверно, дочка. Дочка, да. Какая худая. А вдруг и у нее… На отца похожа, от отца могло по наследству передаться. Рак, говорят, передается. В нашем роду рака не было. Живи Аугуст более разумно, тогда… Предупреждал его летом сорокового года: будь осторожен, так это все не останется. Засмеялся в ответ. А самому уже за тридцать перевалило. Кто в тридцать лет не образумился, тот уже никогда за ум не возьмется. Выбрали его в профсоюзный комитет, он не возражал. Заделался великим стахановцем. Сейчас о Стаханове уже и не вспоминают. Хотел из меня ударника сделать. Бери, мол, повышенные обязательства и вызывай других. Как будто завод — это футбольное поле! Сказал ему, пусть ищет дураков. А вообще-то с малых лет были друзьями. В школе меня слушался как старшего. Книжки, которые Анете давала ему читать, взбудоражили парня. Книги всегда сбивают с толку. Разве по книгам можно жить! А он, видно, книгам верил. Но драться не бросил. И читал и дрался. Чуть что, сразу даст сдачи. Силы на двоих хватило бы. Однажды его хлыщи ножом пырнули. Очень нужно было вмешиваться в чужую драку! Какое тебе дело, что трое бьют одного? Впутался, ему и всадили нож в спину. Из-за ерунды чуть ли не отдавай богу душу. Но урок ему впрок не пошел. Он, видите ли, стоит за правду и справедливость! Правды и справедливости вообще нет на свете. Не было раньше, нет сейчас и не будет никогда. Каждый сам себе правда и справедливость, а всеобщей нечего искать…
Если бы гроб стоял открытый, подошел бы поближе. Говорят, так исхудал, что… Рак — жестокая болезнь, наверно, и не узнал бы его. Несколько лет не видались, лет пять, не меньше. Он ко мне дорогу забыл, почему я должен был идти первый? Случайно встречались — здравствуй и прощай… Что на него надели? Выходной костюм, что же еще. Он щеголять не любил. Да и как будешь щеголять, когда только концы с концами сводишь. Получал сто сорок в месяц, а вместе с премией, может, набиралось полторы сотни. На стороне не подрабатывал. Каждый, у кого котелок варит, подхалтуривает на стороне. Он вечно торчал на собраниях. Ходил в театр и читать любил. Это, кажется, Анете помешана на театрах. Собрания и театр доходов не дают, а книги время отнимают. Таким, как он, никто мозгов не вправит. Аугуст не стал бы, как я, менять место работы, не пошел бы на ремонт автомашин. А много ли сейчас котельщик зарабатывает! Глупец, не сумел. На авторемонте совсем другое дело. Запчасти и… Даже домой ходят, клянчат — будьте добры, выручите. Было бы с запчастями полегче, не приходилось бы так много комбинировать, хоть открывай ремонтную мастерскую! В ГДР, говорят, разрешено. Там еще и частные лавки… Там понимают, все-таки почти что западный мир. Сто тридцать — сто сорок рублей в месяц, наемная квартира! Вот тебе и революция. Аугусту, может, и хватало, в чужую душу не заглянешь…