Соперник не выискивался, и Мухаммадмурад подошел к столу, покрытому красной материей, наклонился к судьям и что-то прошептал. Председатель комитета физкультуры в ответ пожал плечами.
Ахмадбек ничего не ожидал, как вдруг над самым его ухом раздалось:
— Ахмадбек-ака! Ахмадбек-ака! — повторил главный судья, остановившись у скамьи, на которой сидели оба приятеля. — Мухаммадмурад спрашивает, правда ли, что вы решили никогда больше не бороться.
Ахмадбек покраснел. Ах вот что значат все эти перешептывания и пожимания плечами! Молодой борец кажется на вид не лишенным сообразительности, а на самом деле… Ну да ладно, как говорится в народе, все, что ни делается, все к лучшему… Теперь у него нет выхода, он примет вызов…
Но Салим-муаллим положил ему на плечо руку и, не дав подняться с места, обратился к судье.
— Ахмадбек не борется уже, ты же это прекрасно знаешь! Для чего еще спрашивать? О господи, или ты только сегодня свалился с неба?
Пробормотав слова извинения, главный судья вернулся на место и объявил, что состязание борцов окончено.
Зрители начали расходиться.
Окруженный толпой почитателей, Мухаммадмурад, проходя мимо Ахмадбека, даже не посмотрел в его сторону. Он получил в награду ручные часы и халат и нарочито громко сказал:
— Всякий раз дают часы, в пору открывать часовой магазин!
Салим-муаллим шагал рядом с задумавшимся Ахмадбеком и шутками и прибаутками старался развеселить приятеля.
— Ну что ты надулся? У самого уже внуки, а все еще тянешься к борьбе! Если уж так невтерпеж, давай поборись со мной.
— С тобой?
— А что? Разве забыл, как мы с тобой боролись в детстве? Помню, раза два-три я даже уложил тебя на обе лопатки…
Ахмадбек невольно рассмеялся и в тон шутливо ответил:
— Что правда, то правда. Но то было в детстве. Теперь ты у нас председатель кишлачного Совета, то есть сама советская власть. А судьба тех, кто пробовал бороться с советской властью, известна…
4
Шурпа давно была съедена. Молодые гафизы продолжат петь. Весельчаки состязались в острословии. Сидевшие на айване пожилые люди делились друг с другом воспоминаниями о прошлом. В кругу молодежи темы бесед менялись ежеминутно. Среди их голосов выделялся зычный голос Мухаммадмурада.
— Занятный парень, — указав в его сторону, сказал Салим-муаллим. — Вбил себе в башку потягаться с тобой.
— Да, — подтвердил Ахмадбек.
— Не правится мне это, завтра обязательно поговорю с ним.
— И что ему скажешь?
— Не беспокойся, знаю, что сказать.
Вдруг Ахмадбек догадался, о чем думает его друг. Что ни говори, а Ахмадбек всю жизнь был дехканином, а дехкане народ простодушный. Он только теперь понял, что думает о нем Салим-муаллим: от Ахмада-пахлавона осталась одна былая слава! Вот почему в прошлом году накануне Октябрьских праздников он не допустил, чтобы Ахмадбек вышел на майдан, вот почему и сейчас намерен поговорить с Мухаммадмурадом и втемяшить ему в голову, чтобы тот перестал задирать Ахмадбека. Слава богу, Ахмадбек еще не успел рассказать своему другу, что случилось сегодня утром на улице, пока он ждал его, иначе Салим вызвал бы Мухаммадмурада в кишлачный Совет и надрал бы ему уши. Вот было бы позору!..
— Салим, — вполголоса, чтобы не слышали окружающие, обратился к другу Ахмадбек, — я хочу тебе кое-что сказать…
— Говори, я слушаю.
— Ты знаешь моего шурина? Да, да, мясника. Есть у него одна интересная способность… Если ты, к примеру, хочешь зарезать барана, корову или телку, он обязательно требует, чтобы ему сперва показали скотину. Барана он схватит за загривок, приподнимет, затем опустит на землю и ощупает. Корову или телку потрогает за подгрудок, потом возьмет за холку, потрясет и скажет: вес вашей скотины такой-то, мяса столько-то, сала столько-то. А после убоя, если ты удосужишься взвесить мясо и сало, то убедишься, что он ни на килограмм не ошибся.
— Что ж, и я знаю такого человека. Нарзи-мельник только взглянет на мешок зерна и точнее весов назовет вес.
— Молодец! Значит, ты понял меня…
— Ну, а что ты все-таки хотел сказать?
— Когда я занимался борьбой, то с первого взгляда мог определить силу противника…
— А теперь?
Ахмадбек с минуту сидел молча, затем сказал:
— Теперь тоже.
— И можешь проучить его? — Салим-муаллим кивнул в сторону суфы, на которой сидела молодежь. — За чем же дело стало?
— Завистник он. До сих пор у меня язык не поворачивался это сказать. Завистник. Еще двадцати полных лет нет, а уже завистник. Только посмотрю на него, увижу, как он ненавидит меня, на душе становится муторно…
— Интересный ты человек, Ахмадбек!
— Ну, допустим, был бы завистником человек нашего возраста… Аллах с ним, сказал бы я. Горбатого могила исправит… Но что делать с двадцатилетним завистником? Глаза у него черные. Поверишь ли, черные глаза, которые великие поэты сравнивали с черносливом и еще с тысячью прекрасных вещей, у него жгут, как осы, как хвост скорпиона…
— Да, взгляд у него тяжелый, — согласился Салим-муаллим и помолчал, задумавшись. — Неприятный какой-то взгляд. Но и ты тоже чудак! Ведь люди бывают разные. Ты хочешь, чтобы все пахлавоны были бы такими же справедливыми и благородными, как Навруз?
— Не знаю… Не могу тебе объяснить, что у меня на душе…
Подали плов. Ахмадбек вынул нож и принялся разрезать мясо. В это время к нему подошел сын хозяина дома. На ладонях он держал тонкую лепешку с большой мясистой мозговой костью…
— Для дядюшки Ахмадбека, — смущенно сказал мальчик, по виду которого было ясно, что такое поручение он выполняет впервые.
— Кто прислал? — спросил Салим-муаллим, принимая у него лепешку.
— Мухаммадмурад, — ответил мальчик и быстро сбежал с айвана.
Друзья многозначительно переглянулись.
5
Удрученный ушел Ахмадбек с туя. Ему хотелось остаться одному, подумать…
Запоздалая луна посеребрила вершины гор. В лунном свете солома, разбросанная на току, поблескивала, словно отшлифованный янтарь. Мириады сверчков завели свою тоскливую песню, и на фоне их монотонного свиста доносящиеся из кишлака звуки домбры и рубоба казались Ахмадбеку далекими и чужими.
Старик сторож спал на узенькой железной койке возле молотилки. Последние две недели Ахмадбек целыми днями трудится на этом хирмане [42]и иногда вечером заворачивает сюда скоротать часок-другой со стариком.
Увидев спящего сторожа, он направился к развесистому карагачу, чья прохладная тень днем была прекраснейшим местом отдыха, и там присел. Доброе свойство есть у всех хирманов — как бы ни было тоскливо на сердце, посидишь здесь часок-другой, успокоишься и все позабудешь.
Но сегодня тяжелые мысли не оставляли Ахмадбека. Оскорбительное рукопожатие Мухаммадмурада, его полные неприязни взгляды и то, что на туе на глазах у всех он послал ему мозговую кость, грубо намекая на то, что силы у Ахмадбека иссякли и ему необходимо их восполнить, — все это никак не выходило из головы, сколько он ни старался.
«Парень совсем опьянел от славы… „Звездная болезнь“ вскружила ему голову, — вздохнул Ахмадбек. — Правду говорит Салим, люди все разные, всяк на свой лад…»
В памяти Ахмадбека ожили некоторые картины его собственной молодости. Вспомнилась и встреча с Наврузом-пахлавоном.
В те годы Навруз-богатырь был очень знаменит. Слава о нем гремела по всему Дарвазу. Хотя Ахмадбек был тогда еще новичком, молва о его победах дошла до слуха борцов, пахлавонов соседних районов. Может быть, причина столь скорой известности Ахмадбека заключалась в том, что борьба проходила в самый разгар строительства Большого Памирского тракта и как раз на празднике дорожников он завоевал свою первую победу. А ведь то, что происходит на дороге, быстрее обычного становится общим достоянием. Ведь на строительство собрались тысячи людей со всех концов Таджикистана, и национальная борьба была одним из любимейших развлечений строителей.