— Хорошо, я распоряжусь. Скажите, чтоб позвали Тахмазова.
Бухгалтер появился в кабинете сразу же, как только ушел Ахмед Рагимович. Держа под мышкой большую папку, он почтительно остановился в дверях, всем своим видом показывая, что разногласия разногласиями, а деловые отношения — это деловые отношения.
— Разрешите, Кальби Кальбиевич?
Кальбиев вскинул голову, взглянул на бухгалтера и глазам не поверил. Насупленные брови, горящие ненавистью глаза — куда все это делось? Взгляд у бухгалтера был ласков до приторности. Однако Кальбиев, твердо решив проводить свою линию, коршуном набросился на Тахмазова:
— В чем дело?! Почему не выплачиваешь человеку отпускные?!
Тахмазов уже вздернул подбородок, но Кальбиев не дал ему ответить.
— Я говорю об уважаемом Ахмеде Рагимовиче…
Последние слова Кальбиев произнес с явной насмешкой, даже с издевкой. «Да, да, я говорю о бывшем твоем начальнике. О том, перед которым ты на брюхе ползал!» Он ожидал, что Тахмазов взбеленится, выйдет из себя. Ничуть не бывало, бухгалтер, словно бы не заметив ехидного тона, ответил спокойно и учтиво:
— Как прикажете, Кальби Кальбиевич… Я хотел знать ваше мнение.
В том, как Тахмазов это сказал, было спокойное достоинство опытного, знающего свое дело человека и просто доброжелательность. В первый раз в жизни Кальбиев заметил, что это довольно приятно — когда тебя называют по имени-отчеству.
— А почему без меня не можешь? — уже тоном ниже спросил он. — Разве это незаконно?
— Незаконного тут ничего нет, Кальби Кальбиевич, — мягко сказал бухгалтер. — Но финансовые вопросы — вещь деликатная, точность любят, стало быть, вы, как руководитель, всегда должны быть в курсе.
Интересно! Кальбиев слушал бухгалтера и с удивлением отмечал, что от Тахмазова словно бы исходит какое-то тепло, и лед в его груди плавится, тает… И нет у него к этому человеку ни злобы, ни ненависти, напротив, растет уверенность, что он хочет тебе помочь, что он — твой искренний доброжелатель.
— Садись! — Кальбиев указал бухгалтеру на кресло и сам сел за стол. — Поговорим!
Тахмазов понял, что попал в точку.
— Понимаете, Кальби Кальбиевич, — доверительно начал он, — уж очень наше дело деликатное… Чуть где слабинку дашь, сейчас же ревизор акт настрочит, и доказывай, что ты не верблюд. И так и эдак пробуешь, бьешься, как рыба в сети, а акт проклятый, словно удавка на шее!.. — И Тахмазов выразительно обхватил свое горло толстыми волосатыми пальцами. — Так иной раз прижмут, дыхнуть нечем!..
Кальбиев содрогнулся — на мгновение ему показалось, что короткие темные пальцы сжали его, а не Тахмазова, глотку. Он сглотнул слюну, повел головой и сказал неуверенно:
— Так не надо… Беззакония допускать не надо.
— Именно! — обрадовался Тахмазов. — Ведь и я о том, Кальби Кальбиевич! Все должно быть законно, мало ли кто чего просить будет!.. Люди ведь как: законно, незаконно — им это ни к чему. Он выпросил, получил свое и пошел!.. Ему что? Ему перед ревизорами не стоять! А иной раз ведь как бывает? Мало того что вытянет все, что ему нужно, — еще и посмеется, когда тебя ревизор прижмет! Да, да, бывали такие случаи…
Бухгалтер привел ряд убедительных примеров. Кальбиев узнал, что несколько директоров только в этом году были сняты с работы за нарушение финансовой дисциплины, а один — и того хуже — попал на скамью подсудимых. Тахмазов говорил, а Кальбиев слушал и мотал на ус. И думал. Думал о том, как, в сущности, легко вылететь из кресла, в котором он столь неожиданно оказался. Тахмазов прав. Абсолютно прав. Именно так и следует поступать, как он говорит.
Кальбиев слушал бухгалтера, согласно кивал, время от времени задавал ему вопросы и сам приводил примеры, подтверждающие их общие мысли. Этот первый их разговор совершенно неожиданно для Кальбиева, готовившегося к жестокой — не на жизнь, а на смерть — борьбе с Тахмазовым, привел к их полному и абсолютному взаимопониманию.
— Хорошо, но как все-таки будем решать с колодцем? Надо же поставить насос и дать людям воду! Как ты считаешь?
Тахмазов ответил не вдруг, помолчал. Он прекрасно понимал, что насос — это для Кальбиева вопрос престижа, вопрос самолюбия. И проверка для него, Тахмазова. Если он после стольких лет ожесточенного сопротивления так вот сразу согласится, это будет выглядеть скверно, новый директор сочтет его самым примитивным подхалимом.
Пока Тахмазов размышлял, как лучше ответить, Кальбиев думал о том, что бухгалтер считает его злобным, мстительным человеком, а ему совсем не по душе такое о нем, Кальбиеве, мнение. И вдруг озадачил бухгалтера вопросом:
— Скажи, как ты думаешь, что такое счастье?
Тахмазов недоумевающе глядел на нового директора.
— Ну, что смотришь, скажи! Что ты называешь счастьем? Когда человек счастлив?
— Ну, ей-богу, не знаю… Счастье… Ну, чтоб жизнь хорошая… Чтоб все удачно было, жена, дети… Чтоб врагов поменьше…
— Жена, дети, врагов поменьше… Нет, Тахмазов, не то! Одно личное благополучие еще не делает человека счастливым. Гораздо важнее создавать благополучие для других. Приносить пользу людям! Это счастье. Великое счастье!
Кальбиев протянул бухгалтеру толстый журнал.
— Вот, возьми, тут очень убедительно про счастье написано. Вам, финансовым работникам, не вредно иногда поинтересоваться и философскими вопросами… Кругозор расширяет.
— Это конечно… — неуверенно пробормотал Тахмазов. — Кругозор — это да… Я вечерком почитаю…
— И вот теперь я тебя спрашиваю: хочешь ты, чтоб я, Кальби Кальбиев, хоть немножко почувствовал себя счастливым? Хочешь? Ну так давай займемся этим колодцем!
Тахмазов почувствовал, что больше тянуть нельзя.
— Так я разве против, Кальби Кальбиевич? Дайте указание, состряпаем смету, получим разрешение, включим в план, и все будет в ажуре!
— Очень тебя прошу, займись этим делом! — проникновенно сказал Кальбиев. — Некому ведь поручить-то, сам знаешь… Подготовишь смету, сразу давай на подпись!
— Понятно. Сейчас же и займусь. Других указаний не будет, Кальби Кальбиевич?
— Пока все, можете идти!
Кальбиев говорил главбуху то «ты», то «вы». И не случайно: Тахмазов то вырастал в его глазах, то вновь становился мелким и незначительным. То он располагал к себе начальника, то снова вызывал у него активную антипатию. Однако сейчас, после разговора с Тахмазовым, Кальбиев был настолько уверен, что это исключительно ценный и совершенно необходимый ему человек, что еле удерживался от смеха, вспоминая, с какими намерениями вызвал бухгалтера в кабинет.
3
В Управлении по поводу неожиданного назначения Кальбиева можно было услышать самые различные мнения. Одни одобряли такое решение начальства, другие недоумевали. Одни утверждали, что ничего тут нет удивительного, Кальбиев опытный, добросовестный работник, другие только пожимали плечами. Однако, когда стало известно, что Кальбиев решил всерьез приняться за сооружение насоса, число его сторонников резко возросло. Когда же и с тетей Фатьмой дело вроде сдвинулось с места, даже самые заядлые скептики умолкли: ясно было, что на пост директора назначен достойный человек — деловой, чуткий, внимательный к нуждам трудящихся. Еще больше повысился авторитет Кальбиева, когда стало очевидно, что он отнюдь не третирует Тахмазова, напротив, относится к своему бывшему неприятелю в высшей степени терпимо и уважительно. Вывод мог быть только один: Кальбиев — человек благородный, и чувство мести ему совершенно чуждо.
Популярность Кальбиева росла, и все больше и больше людей приходило к нему с различными просьбами. Только по поводу ремонта подано было одиннадцать заявлений. Сотрудники просили отпустить средства, выдать стройматериалы… Конца этому не было видно.
— Опять?! — взмолился Кальбиев, когда бухгалтер принес ему на подпись очередное заявление. — Опять эти доски!.. Да что ж это за напасть?!
Бухгалтер пожал плечами.
— Я вам говорил. Это такие люди… Вы думаете, он не понимает, что вы не имеете никакого права выписывать ему доски? Прекрасно понимает. Но он знает: сердце у вас доброе, одному дали, почему бы и ему не попросить?.. Вот вы мне как-то про счастье толковали. Ничего, мол, нет слаще, как чувствовать, что пользу людям приносишь… А они как же?.. Ведь ни один из них даже и в голову не берет, что вам-то все это боком может выйти! Гнать их всех надо!