Ленинский программный текст по национальному вопросу, продиктованный 30-31 декабря 1922 г., содержал новое понимание государственной системы. Этот уникальный документ[1-4] выдержан в духе критики и самокритики. Таким образом Ленин говорил о своей вине перед рабочим классом страны. Он считал себя виновным в том, что не вмешался «достаточно энергично и достаточно резко» в пресловутый вопрос об автономизации, и объяснял, что до недавнего времени сделать это мешала болезнь.
Суть сказанного состоит в следующем: да, единство аппарата управления выставляется предварительным условием объединения, но о каком именно аппарате идет речь? Об аппарате, унаследованном от самодержавия, смеси из монархических и мелкобуржуазных шовинистов, орудия угнетения, традиционного во времена царизма. По меньшей мере следует повременить, пока ситуация не изменится. В противном случае широко разрекламированный принцип права выхода из Союза станет только листом бумаги, не защищающим другие национальности от истинно русского человека, бюрократа, насильника, великорусской швали - такими словами характеризует Ленин русского националиста. И Ленин выносит вердикт: в проекте Сталина не существует никаких реальных мер для защиты этнических меньшинств (инородцев) от истинно русского держиморды.
Важно понимать, почему Ленин с такой страстью начал разоблачать изуверские качества русской бюрократии и русских ультранационалистов. Угнетение народов началось много веков назад - поэтому советской власти предстояло рассеять недоверие этнических меньшинств, пострадавших от несправедливости такого рода; Ленин настаивал, что они (меньшинства) особенно чувствительны к любой форме дискриминации и что Сталин с его увлечением административными методами, не говоря об озлоблении по поводу «социал-национализма», лишь сильнее разожжет это недоверие. «Озлобление вообще играет в политике обычно самую худшую роль», - подчеркивал Ленин. Так он впервые дал понять, что Сталину нельзя доверять ведущее положение во власти.
Что, по мнению Ленина, следовало сделать? Оставить и укрепить Союз, ибо он необходим. Сохранить единство дипломатического аппарата, «исключительного в составе нашего государственного аппарата». Гарантировать полноправное «употребление национального языка в инонациональных республиках». В качестве примера наказать Орджоникидзе «за рукоприкладство», а политическую ответственность «за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию переложить, конечно, на Сталина и Дзержинского».
Проект формирования СССР следовало пересмотреть и, если необходимо, переписать к следующему съезду Советов. Центру оставались военные и дипломатические функции; все остальные возвращались республикам. Ленин подчеркивал, что фрагментации власти бояться не надо. Если придерживаться закона и справедливости, авторитета партии будет достаточно для достижения необходимого единения. Ленин писал: «Надо иметь в виду, что дробление наркоматов и несогласованность между их работой в отношении Москвы и других центров могут быть парализованы достаточным партийным авторитетом, если он будет применяться со сколько-нибудь достаточной осмотрительностью и беспристрастностью».
В наше время очевидно, что атака Ленина на Сталина была частью наступления на те явления, которые Ленин считал пережитком старой великодержавной империалистической идеологии (великодержавничества). Мы можем не сомневаться, что Ленин брал на заметку и затем атаковал своих политических врагов. Он понимал, чем чревато будущее (пожалуй, в этом случае мы можем говорить о предвидении и даже предчувствии). Ленин осуждал сталинский путь, который при надлежащих условиях мог стать официальной политикой государства. Неудивительно, что в своем «завещании» Ленин дал ясно понять, что Сталина следует сместить с его партийного поста.
Сознавая свою физическую слабость, Ленин в записке от 5 марта 1923 г. просил Троцкого взять на себя защиту «грузинского дела» в Центральном комитете. В тот же день в письме, посланном грузинам Буду Мдивани и Филиппу Махарадзе, он подчеркивал, что принял их дело близко к сердцу. Но политическая активность Ленина резко оборвалась четыре дня спустя, 9 марта.