Когда рукопись книги была уже закончена, мне представилась неожиданная возможность встретиться с Капицей перед его отъездом на отдых. Я пришел к нему в Институт физических проблем. После краткой деловой беседы я по старой журналистской привычке спросил:
— Говорят, вы подолгу работаете в лаборатории. Чем вы сейчас занимаетесь?
— Термоядерными исследованиями, — ответил Петр Леонидович и добавил: — Они оказались интересными, и я решил их продолжать.
— Как вы думаете, термоядерный реактор будет построен в XX веке?
— До конца века осталось еще много лет.
Я поинтересовался, основаны ли эксперименты, проводимые Капицей, на идее плазменного шнура в высокочастотном поле?
— Идея плазменного шнура, — сказал Петр Леонидович, — не скомпрометировала себя. Есть серьезные основания продолжать опыты. Но я еще не могу с уверенностью говорить об успехе, который позволил бы перейти от физических экспериментов к инженерным проблемам.
17 октября 1978 года Шведская академия наук направила из Стокгольма Петру Леонидовичу Капице телеграмму о присуждении ему Нобелевской премии по физике за фундаментальные исследования в области физики низких температур.
Выдающиеся работы Капицы в области низких температур получили высокую оценку мировой научной общественности. Советский ученый стал лауреатом Нобелевской премии по физике.
Однако П. Л. Капица уже много лет не занимается исследованиями в области низких температур, а работает над проблемами термоядерного синтеза. В лекции, озаглавленной «Плазма и управляемая термоядерная реакция», прочитанной после получения Нобелевской премии в Стокгольме, он сказал: «Выбор темы для нобелевской лекции представляет для меня некоторую трудность. Обычно эта лекция связана с работами, за которые присуждена премия. В моем случае эта премия связана с моими исследованиями в области низких температур, вблизи температур ожижения гелия, т. е. несколько градусов выше абсолютного нуля. По воле судеб случилось так, что от этих работ я отошел уже более 30 лет назад, и, хотя в руководимом мною институте продолжают заниматься низкими температурами, я сам занялся изучением явлений, происходящих в плазме при тех исключительно высоких температурах, которые необходимы для осуществления термоядерной реакции. Эти работы привели нас к интересным результатам, открывающим новые перспективы, и я думаю, что лекция на эту тему представляет больший интерес, чем уже забытые мною работы в области низких температур. К тому же, как говорят французы, les extremes se touchent [6].
Хорошо известно, что в данное время управляемая термоядерная реакция представляет большой практический интерес, так как этот процесс мог бы наиболее эффективно решить проблему надвигающегося глобального энергетического кризиса, связанного с истощением запасов сырья, используемого теперь как источник энергии» [7].
На состоявшейся в сентябре 1981 года в Москве международной конференции по управляемому синтезу и физике плазмы П. Л. Капица сделал 45‑минутный доклад о своих работах. Делясь впечатлениями об этой лекции, председатель отделения физики плазмы Европейского общества, голландский профессор Ф. Энгельман сказал в интервью корреспонденту «Известий»: «На меня, например, большое впечатление произвела работа академика П. Капицы, выполненная в Институте физических проблем Академии наук СССР» [8].
От экстремально низких температур вблизи абсолютного нуля до экстремально высоких температур, необходимых для синтеза атомных ядер, — таков огромный диапазон неутомимой многолетней работы академика Петра Леонидовича Капицы.
Элевтер АНДРОНИКАШВИЛИ, академик АН ГрузССР
Вспоминая Ландау [9]
Давайте вспомним академика Льва Давидовича Ландау, каким он был в возрасте 35–40 лет, в расцвете своего таланта, в расцвете коллективного таланта его всемирно известной научной школы. В эти годы — 1945—1949 — мы работали вместе в Институте физических проблем.
Хотите начать с внешнего облика? Пожалуйста.
Он очень высок и очень худ. Впалая грудь, впалый живот, впалые бёдра. Что еще может быть впалым у человека? А голова? Голова очень большая и хорошо посаженная на длинной шее.
Характерные особенности его фигуры таковы, что их несподручно выражать словом «телосложение». Это он, Ландау, пустил в ход выражение «теловычитание», использованное впоследствии писателем Граниным для характеристики Дана — одного из действующих лиц его произведения «Иду на грозу».
Академик Л. Д. Ландау
У него очень длинные и стройные (наверное, худые) ноги, длинные руки с длинными и нервными пальцами. Кисти очень мягкие, непрерывно находятся в движении. Послюнив палец, он часто трет себе шею, лоб, губу, щеку…
Входя в лабораторию, он сейчас же хватает со стола разные вещи, за которые теоретику вовсе не надлежит хвататься. Поэтому его появление у стола экспериментатора всегда несет с собой угрозу. Некоторые из нас просят его положить руки на спинку стула и прижимают их своими лопатками. Только так и можно работать в его присутствии.
Все движения Ландау очень угловаты, я бы сказал даже — «остроугловаты». Части его фигуры никогда не образуют друг по отношению к другу тупого угла, но всегда острый. Взять хотя бы руки, остро согнутые в локте, никогда не прижатые ни к груди, ни к бокам, ни к бедрам. Несмотря на высокий рост, он не гибкий, а ломкий, как перочинный ножик с многими лезвиями.
Крупные черты красивого лица в ореоле чуть курчавящейся шевелюры тонких черных волос озарены творческим вдохновением, редко оставляющим Ландау. Боль–шой, немного выпуклый лоб выдает в нем человека огромного ума, а красиво прорезанные густо–карие глаза задумчивы, иногда трагичны.
Но это ничего! Ландау, в общем, веселый человек, он часто смеется, еще чаще шутит, любит приветствовать друзей глубоким реверансом и помахать при этом длинной рукой, почти доставая ею до пола: он воображает, что держит в руках широкополую шляпу с перьями.
Меня он приветствует еще и другим способом: он гордо закручивает отсутствующие у него усики и утверждает, что мои коротко подстриженные усы я ношу для придания себе «дополнительной победительности».
Льва Давидовича я знал очень давно — с 1931 года. Я был еще студентом четвертого курса Ленинградского политехнического института, когда к нам в аудиторию вошел очень молодой доктор. Это был двадцатитрехлетний профессор Ландау, только что возвратившийся из длительной поездки по европейским научным центрам, куда он был командирован по окончании Ленинградского университета.
В его лекциях полностью отсутствовал формализм. Он избегал громоздких выводов и математических сложностей. Но когда на доске появлялась очередная, на вид простая формула, то за ней всегда стоял огромный математический аппарат, которым он владел безупречно и знания которого он требовал от всех окружающих. Читая нам курс электродинамики, он часто опирался на интуицию, еще чаще — на соображения о симметрии, на соображения о размерностях и вкладывал в каждую свою фразу глубокий физический смысл, который часто оказывался труднее самых трудных математических выкладок.
Мы, студенты, считали, что он нас немного боится. Впоследствии, когда ему говорили об этом, вспоминая прошлое, он всегда кричал в ответ тонким голосом: «Чепуха!» — и даже немного обижался.
Он держался со студентами очень просто и довольно скоро сошелся с некоторыми из них. Мы часто бывали у него дома и подолгу спорили, что было вполне естественно, так как между нами была очень маленькая разница в возрасте: всего два–три года.
Ei о суждения бывали всегда предельно р,: экими: и в мыслях, и во вкусах была та же остроугловатость, что и во внешнем облике. Он или очень любил, как, например, историю, которую знал досконально, всех веков и всех народов, или ненавидел и презирал, как презирал, например, оперу, куда он не ходил никогда.