Я благодарно кивнул и взял лопату.
— Держитесь подальше от остальных, — крикнул нам хозяин.
— Это будет непросто. Бассейн-то маленький, — сказал Болек. — Но мы поглядим, что можно сделать.
Хозяин кивнул и вновь обратился к Арнольду:
— Я вернусь ровно в семь. Если бассейн не будет готов, заплачу по пятьдесят. Пусть ваши люди это усвоят. Чтоб никакого скандала.
— Не волнуйтесь, шеф. В семь у вас тут будут два бассейна.
— Вы же только что заявили, что времени вам не хватит даже и на один?
— Шеф, не надо нас оскорблять. Мы же земляки. Если я говорю, будет готово, значит, будет готово.
— Вот в семь и посмотрим.
Он зашагал к машине, влез в нее и вытащил мобильник. Набрал какой-то номер — на самом деле он просто делал вид, что ему нужно позвонить, а сам наблюдал, как мужчины принимаются за работу. Казалось, ему очень хочется остаться. Но вот он дозвонился, сказал несколько слов и снова убрал телефон в бардачок. Завел мотор, высунулся из окна и прокричал нам с Болеком:
— Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц! Так есть и так будет всегда!
Потом выехал с участка на дорогу. Через пару минут мы увидели, как его «фольксваген» медленно, словно улитка, карабкается по дороге вверх. Не нужно было быть психологом, чтобы понять, как ему не хочется оставлять нас тут без присмотра.
Когда хозяин уехал, Арнольд взял командование на себя. Он созвал всех и сказал:
— Закончим работу к шести, и останется целый час, чтобы посидеть и расслабиться, ясно?
— Ясно, ясно, — послышалось со всех сторон.
— И лопаты не ломать! Этот жмот шутить не любит.
Арнольд и его приятели разделись до пояса. Только я да еще индийцы остались в рубашках. Индийцам просто не было жарко, а я не хотел выставлять на всеобщее обозрение свое весьма худосочное тело. Каждый выбрал, откуда начнет. Арнольд и его люди начали с одного угла, мы с Болеком и индийцы — с другого.
Через несколько минут я понял, что вопреки Арнольдовым прогнозам вполне смогу продержаться целый день. Едва взяв в руки лопату, я почувствовал необычайный прилив энергии и без труда успевал за остальными.
Это было так неожиданно, что Болек довольно скоро попросил меня притормозить:
— Тебя все равно не покажут по телевизору. Не валяй дурака, — сказал он.
Арнольд тоже приглядывался ко мне, то и дело провозглашая на весь бассейн:
— Завтра ты даже на ногах стоять не сможешь, Профессор хороших манер!
— Завтра будет завтра, а сегодня — это сегодня, — кричал я в ответ, продолжая копать.
Арнольд показывал на меня пальцем и качал головой:
— Посмотрите на него! Откуда что берется?
Но приятели не разделяли его восхищения:
— Он же вчера с нами эту бурду не пил. И вообще, доживет до сорока, тогда мы на него и посмотрим.
Но и они постепенно втянулись. Самое большее через час лучи палящего полуденного солнца сплавили нас всех в единый механизм, глубже и глубже вгрызавшийся в землю.
Солнце стояло в зените, и пот заливал нам глаза, когда Арнольд затеял вдруг рассказывать скабрезные истории.
— Захожу недавно на дискотеку во Втором районе, — рассказывал он, в то время как его лопата мерно взлетала в воздух, — захожу и вижу: море баб, и все со скуки просто дуреют. «Кто ж их всех перетрахает?» — думаю. И только подумал, подходит к моему столику такая вот блондиночка и говорит, она, мол, оперная певица, хочет в Вене карьеру сделать. Ну болтаем мы о ее карьере, выпиваем. Надо сказать, пьет она похлеще, чем мой братец, пусть ему земля будет пухом. Потом идем ко мне. Я говорю, мол, устрою тебя на работу в оперный театр, я там знаю кой-кого, но ты петь-то правда умеешь? Только спросил, эта корова тупоголовая как заорет во всю глотку! А голос громкий, что твой фрезерный станок. Снимаю с нее блузку, она все поет, юбку — опять поет. Перестала, только когда я вставил ей своего маленького арнольдика. По самый корешок. Думал, с кровати улечу. Но едва кончил, она за свое: «Правда, у меня изумительный голос?»
Весь бассейн наполнился гоготом, и слово взял Правая Рука. Рассказал, как недавно трахался с училкой польского из местной школы. Культурная, книжки читает, все такое. Но едва познакомилась с Правой Рукой, как с культурой было покончено. Встречаться приходилось по ночам в городском парке, а трахались на скамейке, где днем сидят пенсионеры, и стоило кому-нибудь пройти мимо, как она принималась орать, словно ее режут. А с Правой Рукой от ее крика каждый раз едва не случался удар, потому что он-то в стране нелегально и в каждом прохожем ему мерещится полицейский.