Когда я поравнялся с каштанами, в кустах что-то зашевелилось. Чей-то возбужденный голос окликнул меня:
— Вальдемар, это ты?
Я остановился как вкопанный и уставился на кусты, но было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.
— Это я, — продолжал голос, — Болек.
Я облегченно вздохнул и тихонько сказал:
— Вылезай, путь свободен.
Болек выбрался из кустов. Ветки не пощадили его, на щеках осталось несколько длинных царапин. Он тоже сначала беспомощно озирался по сторонам, словно только что сошел с карусели, но потом успокоился и стал рассказывать:
— Я как раз отошел покурить, когда они примчались. В последний момент успел спрятаться. Еще бы чуть-чуть, и я бы тоже… Столько потерять, ужас… — Дрожащими пальцами он показал, как много он бы потерял.
Потом подошел к бассейну и заглянул внутрь.
— Поставлю свечку дядюшке Миреку, — сказал он. — Если бы он не приохотил меня к курению, я угодил бы сейчас в участок вместе со всеми. Их завтра же вышлют из страны.
Он уставился на меня, словно чего-то не мог уразуметь:
— А ты-то где спрятался?
— За дубом. Родители привили мне манеры девятнадцатого века. Вот и приходится каждый раз топать за километр, чтобы отлить.
— Но ты же отлил в бассейн?
В его голосе слышались нотки недоверия. Хотя, может, я просто слишком устал.
— Знаешь, отчего-то не люблю я справлять нужду, когда кругом полиция, — раздраженно ответил я.
— Ладно, не заводись, — Болек ощупал мышцы своей левой руки. — Мы живы, и это главное. Козел этот, наш босс, явно на это не рассчитывал.
Где-то в лесу запела птичка, полноправная обитательница австрийского национального заповедника. Наверное, звала другую австрийскую птичку.
Болек прислушался.
— Не будем испытывать судьбу, — сказал он. — Сваливаем. Лягавые могут вернуться в любую минуту. Они это любят.
Дважды повторять не пришлось. Мы поспешили покинуть злополучный участок, скрывшись в темноте Национального заповедника Лайнц.
Когда потом, уже добравшись до Вены, мы ехали в метро к центру города, произошел эпизод, можно сказать, достойно завершивший сей памятный день. За одну остановку до центральной станции Карлсплац в вагон вошли двое скинхедов. У одного на куртке была надпись «Начало конца», у другого — «Отстой». Вообще-то они вели себя вполне безобидно. Просто бродили по вагону и задавали пассажирам всякие смешные вопросы. Подошли и к нам. Едва взглянув на Болека, я понял, что добром это не кончится. С тех самых пор как мы вырвались из Лайнца, он прямо-таки кипел. Эти двое пришлись как нельзя кстати.
«Начало конца» сказал приятелю:
— Глянь, какие прикольные штиблеты у этого мелкого лоха.
— Может, он с нами махнется? — поддержал второй.
— Скажем, на жеваную жвачку?
— Он не станет меняться, — перебил их Болек. С акцентом, различимым за километр.
Скины насторожились:
— Смотри-ка, да это туристы!
Болек медленно поднялся. Он был выше обоих на целую голову.
Скинхедам стало ясно, что теперь только от них зависит, как обернется дело. Болек не скрывал — он только ждет повода. Остальные пассажиры тоже поняли это, и стали потихоньку подниматься с мест и скапливаться у задней двери.
«Начало конца» нерешительно поднял кулак и поднес к лицу Болека. Кольцо на пальце сразу превратилось в весьма грозное оружие.
— Не дури. Мы мирные люди.
Болек сделал движение, словно нажал на педаль велосипеда. Настолько быстрое, что его трудно было заметить. И скин стал вдруг медленно оседать. Сперва встал на колени, потом лег на пол и прокашлял:
— Выруби его, Георг!
«Отстой» замахнулся, но Болек слегка двинул рукой и кулак нападавшего врезался в стену. Издав вопль, скин заплясал вокруг своей ушибленной руки. Трудно сказать, действительно ли ему больно, или он специально несколько переигрывал, чтобы его оставили в покое.
В вагоне вдруг стало светло. Мы въехали на станцию, поезд остановился. Болек склонился над лежащим скинхедом и проорал ему в ухо по-польски:
— Ты, осел! Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.
И мы вышли.
Тем временем пассажиры испуганно выскакивали на платформу. Нас они обходили за версту, будто мы кого-то убили.
Болек посмотрел на них с отвращением:
— Эти сволочи слишком хорошо живут. Им нас никогда не понять.
Эскалатор поднял нас к выходу в сторону Рессельпарка. Был теплый мирный летний вечер. Когда мы шли мимо церкви, ноги мои внезапно налились свинцом. Я с трудом переставлял их. Нужно было сесть. Я добрел до ближайшей скамейки и вытянул ноги.