— И ты их всех до одного помнишь?
— Стараюсь не забывать.
— Ты о них часто думаешь?
— Никогда.
— Тебе никого не жаль?
— Нет.
— Как такое возможно? У тебя совсем нет совести?
— Наверно, она в глубокой заморозке. Тебе не жаль твоих…
— Моих любовников? — уточняет она с ледяной улыбочкой. — Нет.
— Нет? Ты пустила в себя сорок парней, и после этого тебе никого из них не жаль?
— Как я могу их жалеть, если я до сих пор с ними постоянно встречаюсь?
Так, мне вешают на уши зимнюю лапшу.
— Ты до сих пор… Ты постоянно с ними встречаешься? Со всеми сорока?
— «Встречаюсь» не в том смысле. Просто… сталкиваемся на улице или еще где-то. Город-то небольшой. Все заходят в кафе.
— О’кей. И поэтому они тебя устроили официанткой.
Моника Левински на глазах превращается в Бритни Спирс.
— Слушай, ты. Заткни фонтан! Ты, киллер, смеешь в чем-то обвинять меня? Одно дело убивать людей и другое — заниматься с ними любовью. Как можно сравнивать?
— Любовь и смерть одинаково важны…
— Любовь тут ни при чем. Речь о сексе!
— Еще важнее.
Она вскакивает с дивана с криком:
— Да пошел ты! — И вылетает из комнаты. Но через мгновение возвращается, словно до нее вдруг дошло, что это ее дом, а не мой. — Сама не знаю, почему я тебя пригрела! Мне следовало бы позвонить в полицию или хотя бы Торчеру, а вместо этого… А! Ну-ка встал! Вали наверх! Чтоб я тебя здесь не видела! И только попробуй еще раз открыть рот!
— Прости. Моя вина.
— Да пошел ты!
— Я уйду… чуть позже. Пожалуйста, сядь.
Она уходит на кухню перекурить, а тем временем я устраиваю небольшую порку зеленоглазой обезьяне.
Ревность, моя старая назойливая тетка, вечно приходит непрошеная на мои свидания. С тех пор как моя ганноверская подружка, дочь оптометриста, бросила меня в русском стиле, моя жизнь проходила под знаком этой матроны. Хильдегард, девушка восьмого дня (у меня как у новоявленного иностранца, говорившего на ломаном немецком, шансов было в принципе не много), носила водолазки через день, играла на скрипке с ангельским выражением лица и не употребляла бранных слов, зато при расставании призналась, что изменяла мне с семнадцатью мужчинами. Семнадцать долбаных немцев. Конские хвосты, усы и все такое прочее. Это признание, по ее разумению, должно было облегчить мою участь.
— Ты должен быть счастлив избавиться от такой…
— …шлюхи, как ты?
Мне понадобилось семь лет, чтобы похоронить ублюдков в своей промерзшей душе. И пусть с тех пор они меня особенно не беспокоили, я навсегда остался ревнивцем. Господь свидетель, наслаждаться отношениями — не мой удел. Я веду себя как какой-нибудь придурочный агент, пытаясь доказать, что моя партнерша — тайная шпионка. А когда дело доходит до любви, я превращаюсь в этакого футбольного рефери, не умеющего получать удовольствие от игры, зато всегда держащего наготове желтую карточку.
И вот очередной заход моей ревнивой тетушки, вынудившей Ганхолдер уйти на кухню. Старая карга добралась-таки до Исландии. Впрочем, это трудно назвать свиданием. Скорее ускоренный курс по теме ликвидации неугодных. 101 труп — таков итог первого урока. Преподаватель ждет окончания перекура. И вскоре студентка возвращается. Божественная Ганхолдер появляется в дверях с красными глазами и пылающими от негодования щеками. Она снова усаживается на диване и закуривает новую сигарету. Я смотрю, как она молча затягивается и с легким шумом выпускает дым.
— Как отреагировали твои родители, когда нагрянула полиция и не застала отца Френдли? — наконец задаю ей вопрос.
— Обалдели совершенно, а ты думал? Они ведь тебе верили на все сто. — Она хмыкает.
— Твой отец был разъярен?
— Скорее, шокирован. Но он положил руки на плечи полицейским и давай их успокаивать: «Господь его найдет. От всевидящего ока Божьего ему не уйти».
Она уже почти смеется, и я с ней вместе. Вдруг до нас долетает скрип открывающейся входной двери, и ее лицо мгновенно делается серьезным. Потушив сигарету, она спешно уносит на кухню мою тарелку, в то время как я улепетываю на чердак и втаскиваю за собой примитивную лесенку, после чего люк сам собой закрывается. Я переползаю по занозистому полу и забираюсь в хрустящий спальный мешок «Норт фейс». Я слышу, как Трастер, топоча точно конь, входит в дом. Сегодня он рано. Брат с сестрой обмениваются короткими «привет-привет», потом доносится шум сливного бачка. А потом он, видимо, спрашивает, есть ли в доме какая-то еда, а она отвечает: «Nay». То бишь «нет» по-исландски. Я у нее уже кое-чему научился. Tugthúslimur означает «доброе утро», a glæpamaður — «спокойной ночи»[42].