Владелец столовой, Сэмми, дружок Гудмундура, коротышка с брюшком и вспухшим лбом, беспрестанно жует жвачку, как корова сено, так что очочки на кончике носа танцуют с утра до вечера. На лице победительная улыбка человека, возродившегося в вере пять раз и знающего, что это не предел, улыбка, говорящая о том, что его жизнь, конечно, в руках Господа, но даже если она выпадет из этих рук, он, Сэмми, ее поднимет. Я узнаю, что Сэмми и Оли вместе мотали срок. Первый украл картины, а второй совершил непредумышленное убийство первой степени. Преступление по страсти, совершенное мясницким ножом, объясняет мне шеф и тычет в мою сторону орудием, коим нарезает мясо для завтрашнего гуляша.
— Этот гад трахал мою девушку. Если б я его не убил, она бы меня бросила, как пить дать. — Они по сей день вместе, а зовут ее Гарпа. — Что может сравниться с любовью женщины, из-за которой ты убил человека?
Мне есть над чем подумать.
После этой истории Оли вырастает в моих глазах. Наконец-то я встретил настоящего мужчину в этой стране слабаков. Я расспрашиваю его о семи годах в заключении. Интересуюсь, не насиловали ли его в душевой. Нет, отвечает. Исландская тюрьма больше напоминает американский кампус: бесконечный футбол по телевизору и любые наркотики, о каких только можно мечтать.
— Исландская тюрьма пользуется большой популярностью у иностранцев. Мафиози из Литвы специально приезжают, чтобы их здесь посадили. Для них это что-то вроде курорта.
Как можно не влюбиться в эту страну!
— А тот, кого ты убил? Ты думал о нем в тюрьме?
— Нет. Не особенно. Это было приятное убийство. После него я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он получил по заслугам. Иной раз думаю: «Эх, был бы он живой, я б его снова прихлопнул!»
— Но ведь семь лет… Тоска, наверно?
— Ну да, есть немного. Но я ведь изучал поваренное дело и французский… А с Гарпой у нас было вообще лучше не придумаешь. Сам посуди, не надо было выслушивать ее глупости, ходить с ней по магазинам или проведывать ее мамашу. Я только снимал сливки. Нет ничего лучше, чем секс в тюрьме, парень, — говорит он с ледяной улыбкой, выбрасывая бычок на мокрую автостоянку, откуда видны унылые промышленные кварталы, а также зеленый Рейкьявик.
— А кого-нибудь застрелить тебе не приходилось? — спрашиваю.
— Из пистолета? Нет. Убивать из огнестрельного оружия — все равно что заниматься любовью с мышкой, — говорит он, снова вооружаясь липким тесаком. — Компьютерной мышкой.
Мои святые покровители, сладкая парочка, известная здесь как «Гуд и Торчер», не перестают меня восхищать. Интересные у них связи. Вчера Балатов мне рассказал, что Гуд-Ни отсидел в норвежской тюрьме за наркоторговлю. Его поймали, когда он выуживал какую-то контрабанду на Лофотенских островах.
Если изобразить общество в виде круга, наверху окажутся члены приходского совета и велосипедисты (все те, кто никогда не пересекает улицу на красный свет, зато готовы вылизывать телеэкран каждый раз, когда там появляется придурочный Тони Сопрано[58]). Справа мы увидим добрых старых оруженосцев, предпочитающих поколачивать своих жен, вместо того чтобы с ними спать. Слева расположатся антиглобалисты, вся эта обозленная свора, выступающая против всего хорошего на этом свете: мяса, порно и глобального потепления. А я окажусь в самом низу, там, где встречаются правые экстремисты с левыми радикалами. Там, где святые и женщины сидят бок о бок с убийцами и ворами от искусства.
А замыкается круг здесь. В кухне для бедняков. Два мира сходятся на острие мясницкого ножа Оли.
Это моя первая «честная» работа, с тех пор как я недолго подвизался в роли «подай-принеси», и я о ней нисколько не жалею. Приятно ни о чем не думать. Мытье пластиковых подносов — мой способ медитации. Прежде всего, я очищаю их от объедков (нуждающиеся Исландии, кажется, не очень-то нуждаются), затем смываю остатки струей воды и ставлю в допотопную посудомоечную машину, про которую Сэмми, проходя мимо, всякий раз спрашивает: «Как она сегодня?» — как будто речь идет о старой больной матери.
Порой Оли подвозит меня до «дома», проносясь мимо остановки, на которой «собака» вместе с местными недоумками дожидаются автобуса. А однажды его знаменитая герлфренд подбросила меня на своем белом «поло». От Гарпы, классической сливочной блондинки с фальшивым загаром и племенными тату на руке, я узнаю, что ее имя на исландском означает «арфа». Хотя «флейта» больше подошла бы к ее длинной шее и крупному заду. Если приглядеться, в ней есть шарм. Пожалуй, на десятый или одиннадцатый день я мог бы ради нее кого-нибудь пришить.