Я приглядываюсь к Торчеру. Моему новому боссу. Исландскому Дикану. После минутной слабости к монстрам-аллилуйщикам он снова превратился в скалу. В очках пляшут искры, напоминающие о «суете и томлении духа», а губы, шевелящиеся в бороде, как черви в траве, выражают презрение. Наблюдать за тем, как он наблюдает за происходящим, гораздо интереснее, чем следить за самим песенным конкурсом. Он напоминает мне Дикана в минуты, когда тот смотрел, как загребское «Динамо» проигрывает «Хайдуку».
Как и Исландия, Хорватия в этом году сделала ставку на ветерана. Это неподражаемый Дадо Топич с какими-то мальчиками, которых я раньше не видел. Дадо — король хорватского рока. Под его звуковую дорожку прошла моя юность, с ним я прошел огонь и воду. Он был со мной в ночь, когда я потерял невинность.
Сейчас он поет «Vjerujem u ljubav» («Я верю в любовь») своим глубоким и немного скрипучим голосом, все с той же гривой волос и в тех же ковбойских сапогах. Песня классная, но Торчер заявляет, что девушка, с которой он поет дуэтом, не попадает в ноты. Прикуси язык, приятель.
Еще до окончания песни раздается звонок в дверь. Гудмундур идет открывать. Возвращается он со словами, что это ко мне. Бросив взгляд в сторону матери моего ребенка, я выхожу в прихожую. Входная дверь наполовину открыта — промозглая исландская весна ударяет мне в лицо, как какой-нибудь газ без запаха, от которого пробирает до костей, — но за ней никого не видно. Я выхожу на золотое крыльцо и озираюсь. И тут кто-то вцепляется мне в руку, а в левый бок втыкает ствол. Пусть мозги мои промыты водой из реки Иордан, зато реакция по-прежнему как у солдата. Оружейный ствол я ни с чем не спутаю.
Это Нико.
Вот уж не ждали.
Мое сердечко на миг замирает, после чего иголка проигрывателя опускается на «Токсича» в исполнении Бритни. За этот долгий миг моя прежняя жизнь выдувает мою нынешнюю, так что от нее не остается и следа.
— Рад тебя видеть, — говорит он по-хорватски с обычной усмешечкой и, показывая на черную «Ауди» с включенным мотором у обочины, предлагает мне прокатиться. — Надо поговорить.
Приятно снова услышать родную речь.
Мне нужно надеть обувь, говорю. Такой поворот застигает его врасплох, и он молча смотрит, как я возвращаюсь в дом.
Вся обувь стоит сразу за дверью. Наверно, мне следовало бы крикнуть Оли, чтобы он заскочил на кухню за ножом поострее, или попросить Торчера высунуть свой огненный язык, но вместо этого я наклоняюсь над своими кроссовками на толстой подошве, чувствуя спиной колючий взгляд Нико и слыша заключительные аккорды песни Дадо, разносящиеся по внутренностям дома в сопровождении аплодисментов заведенной толпы. Надев кроссовки, я распрямляюсь и протягиваю руку за кожаной курткой, но Нико мотает головой.
— Холодина-то какая, — говорю.
— Мы быстро.
Гуннхильдур, похоже, окликает меня из гостиной. Пару секунд я медлю, испытующе глядя в глаза своему дружку, а затем закрываю за собой дверь.
На улице он первым делом быстро ощупывает меня в поисках оружия: подмышки, карманы, даже промежность. На мне тонкий черный свитер поверх белой футболки и модные джинсы, которые Ган помогла мне выбрать. Садясь в машину, я, кажется, замечаю какое-то движение у окна гостиной. Как будто кто-то проследил за нами. В общем, можно не волноваться. Святые люди вызовут спецназовскую команду ангелов, и я буду спасен.
Второй год подряд мне не дают посмотреть Евровидение до конца. Мне очень хотелось увидеть сербский номер. Судя по всему, они выставили карлицу-лесбиянку, выглядящую как незаконная дочь Милошевича, которая молится о том, чтобы Господь послал им любовь, мир и часть наших земель.
Нико не изменился, разве что козлиная бородка слегка поседела, и весь он от холода покрылся гусиной кожей. Все тот же длинный нос и стальные зрачки. Этот взгляд говорит: «Не подходи — вздрючу!» Он плюхается на сиденье рядом со мной, и водитель берет с места в карьер. Машина пахнет кожей и роскошью. Как будто только сошла с конвейера.
Я узнаю водителя. Это старина Радован, бритоголовый костолом из Нью-Йорка. Болваны не должны бриться наголо, тем самым выставляя свою глупость на всеобщее обозрение. Он в тех же дурацких солнцезащитных очках, в каких был в день моего отлета из Америки.