Этот милый товарищ в очках захохотал и кричит кому-то: «Можно объявлять!» Принимает мой макинтош и ведет куда-то по коридору. Открывает фанерную дверочку и подталкивает в спину. Я выхожу, а это сцена! Зал черный, как колодец, только глаза светятся, тысячи глаз. А мне хоть бы что: во мне водяра голубым огнем переливается.
— Физкульт-привет, — говорю, — дорогая публика. Главное, граждане, — не забывайте закусывать. Ну, спел им, конечно, свою любимую «А я люблю женатого!». Народ хохочет. Теперь смотрю, кто-то идет ко мне через всю сцену. Господи! Это же мой любимый артист кино Сергей Запузырин. Я его за то уважаю, что он в каждой кинокартине киряет, по-нашему, значит, водку пьет. Родной человек, свой в стельку. Только хотел с ним поздороваться как следует быть, а меня оттащили и прямо в отделение. За что, спрашивается?
— Удивляюсь, товарищ Нерукотворнер. Ну как же вы так, старый, опытный клубный работник, и такая накладка: вместо артиста выпустили на сцену черт знает кого. Меня уже в райком вызывали по этому поводу. Мало мне своих хлопот с производством. Ну как же так?
— Во-первых, товарищ директор, Типусов и Запузырин чем-то удивительно друг друга внешне напоминают. Как родные братья.
— Допустим, но ведь этот Типусов был пьян. От него разило. Неужели и это не вызвало у вас подозрения?
— Наоборот, вот если бы он был трезв, как стеклышко, я заподозрил бы, что это не Запузырин, и потребовал у него удостоверение личности. О том, что артист Запузырин пристрастен к Бахусу, было уже четыре фельетона в центральной печати и шесть в местной.
— Ладно, но, когда он подошел к микрофону и понес сущую околесицу, неужели и тут, товарищ Нерукотворнер, у вас не зародилось никаких сомнений?
— Извините, товарищ директор, я, конечно, не собираюсь вас учить, но разрешите заметить, что большинство киноартистов, выступая в концертах, несет форменную околесицу. У них нет концертного репертуара, и это их нисколько не смущает. Они уверены, что одним своим видом доставляют публике неземное наслаждение, как живые боги, сошедшие с небес.
— Предположим, что так. Но этот подлец Типусов, как мне доложили, орал не своим голосом, что он любит какого-то женатого. Это еще что такое?
— Все верно. Орал не своим голосом. Так ведь большинство киноартистов поет с экрана не своим голосом. За них поют профессионалы, а любимцы публики только разевают рот. Зато уж в концертах они отводят душу и поют самолично. Недавно, между прочим, по радио передавали концерт «Поют артисты кино», так я вам скажу, товарищ директор, мне хотелось залезть под кровать от стыда — от стыда за них. Они хрипели, фальшивили, гундосили, надсаживались, пускали петуха, задыхались. И хоть бы что! Я давно уже заметил, что киноактеры, поющие в концертах, сраму не имут. Они оправдываются тем, что поют не от себя, а «от образа».
— На все-то у вас, я смотрю, товарищ Нерукотворнер, есть отговорки. Может быть, вы мне по крайней мере объясните, почему все-таки сорвалось выступление Запузырина после того, как пьяного Типусова удалили со сцены?
— Очень просто. Запузырин вел себя в точности, как Типусов. Оба городили невесть что. Правда, Запузырин спел не про женатого, а про два берега, но, в сущности, это одно и то же. Публика не могла понять, который из двух настоящий Запузырин, а который — самозванец. Стоял такой хохот, что Запузырин обиделся и ушел со сцены.
Нерукотворнеру дали «на вид». И то лишь для порядка. В душе директор завода его полностью оправдал.
ПО НАСТОЯЩЕМУ ДЕЛУ
Недавно, числа шестого декабря, вызывает меня заведующий отделом кастрюль и сковородок и говорит:
— Поздравляю! Завтра летишь в командировку.
— А зачем, — спрашиваю, — лететь-то?
— Проверить нужно одну штуку: как работают пункты по выдаче населению в прокат музыкальных инструментов. Ну, давай не тяни, говори, что тебя больше волнует: прокат губных гармошек в Бурятии, или же проблема щипковых в Сыктывкаре, или, может, совсем наоборот, тебя беспокоит ситуация с прокатом смычковых в Воронеже? Посмотришь и напишешь отчет.
— Простите, — спрашиваю, — а какое вообще касательство имеет наша контора «Главпосуда» к прокату смычковых и щипковых?
— Вот мать честная! — разозлился заведующий. — Да ведь конец года! Соображаешь? А у нас фонды командировочные не израсходованы. Если мы все не потратим, на следующий год нам урежут. Ты как маленький…
Я решил слетать в Воронеж по смычковому вопросу: все-таки поближе.
Когда дежурный вел нас к самолету, я рассмотрел своих попутчиков. Народ все солидный, в каракулевых воротниках и пыжиковых шапках. Двое только выпадали из общего стиля: девушка в красном берете, с шоколадной челочкой, и старушенция, невидная такая особа без затей, в длинной шубе. Бабуся замыкала шествие и помахивала хозяйственной сумкой, как будто она не в небо, а в бакалею за манкой собралась.
Место девушки в беретике оказалось рядом с моим.
Разбежались как положено, взлетели. Чтобы не скучать, разговор завели.
— Вы в Воронеж? — спрашивает меня соседка.
— Да, — говорю.
— А если это не военная тайна, то, простите, зачем?
Открыл я рот и начал думать, что бы это ей такое посерьезнее «выдать», но ничего изобрести с ходу не мог. А так как долго сидеть с разинутым ртом не особенно эстетично, я решил признаться ей как на духу и все рассказал: еду, мол, проверять прокат смычковых и щипковых, потому что пропадают командировочные фонды.
Как моя соседка затряслась от хохота да как начала раскачиваться в кресле! А самолет, между прочим, идет на высоте восемьсот метров, и я чувствую, что, если она сию же минуту не остановится, тряска передастся фюзеляжу, начнется вибрация и вообще все может кончиться трагически. Поэтому я во имя спасения пассажиров и экипажа решил утихомирить свою соседку и для этого, в свою очередь, спросил:
— А разрешите полюбопытствовать: какая цель вашей командировки?
— Тороплюсь проверить всхожесть мятлика лугового на футбольных полях Воронежа.
— Что такое?! — спрашиваю.
— Мятлик — это трава, которая входит в состав газона футбольного поля.
— Так мамочка моя, — говорю, — ведь эти поля сейчас заметены снегом полуметровой толщины, а скорее всего на них даже катки залиты!
— А вы думаете, я этого не знаю? Вы думаете, мне, кандидату сельскохозяйственных наук, это неизвестно? Но просто в нашем институте тоже остались командировочные фонды, ну и, сами понимаете, конец года…
Тут ее снова разобрал смех, и не миновать бы самолету вибрации, если бы к нам не обратился пассажир из первого ряда кресел:
— Прошу, конечно, прощения за то, что вмешиваюсь в ваш разговор, но я ничего смешного во всем этом деле не вижу. Дело то, если поразмыслить, грустное. М-да. Я вот лечу для изучения вопроса о распространении жирафов в Воронежской области.
Моя соседка взвизгнула от восторга:
— Напали на след?!
— Нет, конечно. Именно полное отсутствие каких бы то ни было следов жирафа в данном географическом районе я и должен подтвердить, Видите ли, иногда в научных исследованиях получить отрицательный результат не менее важно, чем положительный. Особенно в конце года, когда даром пропадают командировочные.
И тут началось и пошло! Все пассажиры заговорили наперебой. Наболело, видать. Один худощавый лысоватый гражданин грустно вздохнул и сказал так:
— Лично мне в декабре платят не за работу, а только за то, что я мотаюсь по стране и расходую командировочные. Вот и все! Больше от меня в декабре ничего не требуется. Через три дня вернусь в Москву и тут же — на «ТУ» в Новосибирск. Потом обратно в Москву — и во Владивосток. И вот когда подумаешь об этом лихорадочном изничтожении командировочных фондов, становится как-то не по себе. Ну кого, скажите на милость, мы обманываем? И зачем?