- Не знаю, как у нанайца, а у русского – точно. Какая усадьба без бани, да ещё по-черному.
- По-черному?..
- А ты что, в деревне хотела сауну?
- Да хотя бы и сауну.
- Будет тебе сауна.
- Один сделаешь? Там ведь только сруб… И пилить, и строгать, насколько я понимаю. А о печке подумал? Строитель выискался! Циркулярку, конечно, ты до ума доведёшь. В этом я не сомневаюсь. А топор? Я не видела, чтоб держал в руках топор.
- Плохо ты меня знаешь. В детстве ещё как держал. И не один топор. Отец всему научил. Он и плотничал, и столярил. На все руки был мастер. Даже свой инструмент мне завещал. Помнишь, когда на похороны с тобой ездили, я его забрал и сохранил. Вон он, в ящике. И топор, и ножовка, и рубанок, и долото, и всякая всячина. Столько лет пролежало, а как новое. Батя знал, что мне понадобится. И как в воду глядел. Я в честь его такую баньку отгрохаю! Ты ещё увидишь.
- И меня попаришь?! - сощурила глаза Наталия Борисовна.
- А кого же ещё?
- Да кто знает? Ты там, я здесь…
- По себе морячка судит. А я ни такой, я – герой одиночка! Всю силу трачу на работу. Этим и себя сохранил, и тебя тоже. Ещё и попарю! Венички дубовые приготовлю. Так что готовься. Обещаю, к новому году банька будет. Ну, давай, я тебя чмокну в щёчку и поеду. Работа, работой, а ты для меня – это ты. Ждать буду.
Поцеловал с чувством и сел в «Москвич». С тем и уехал. А Наталия Борисовна с тем же чувством, только по привычке добавив слезу, с которой его не счесть сколько раз провожала, помахала в след.
Наступила осень. Банька, можно сказать, была готова и внутри, и снаружи. Сам удивлялся, как это у него получилось? И получилось неплохо. Так, как и хотел, как представлял себе. Внутри: парилка на
двоих, обитая вагонкой из осины, мойка с сиденьем из широкой кедровой плахи, которую нашёл на речке и на себе приволок, раздевалка с лежанкой, где можно распаренным телом развалится, и столик, за которым можно чай попить, а то и пиво, а то и чего покрепче – все в зависимости от желания. Сразу за выходной дверью, под навесом, над которым склонился крон берёзы, свежего воздуха вволю. Дыши и охлаждайся. Зимой – снег рядом. Поваляешься – вновь в парилку. Ноги в потолок и жди, пока кровь горячая к остывшим стопам по жилкам поднимется. Хорошо! Чувство такое, словно вновь народился. Когда строил, махая топором с утра до вечера, только этим себя и подгонял. Вот тебе и мечта нанайца. Кто увидит – позавидует. А как эта стройка ему досталась, кому какое дело. Даже жене не расскажешь. Пусть любуются не работой, а её результатом. Так-то оно так, но всё же перед собой не до скромности. Смекалку проявлял, сам себе удивлялся. Взять тот же потолок. Как удержать на весу длинную доску-пятёрку, чтобы её к высокой балке гвоздём присобачить. Головой что ли? А что – и головой можно прижать, если у тебя роста хватит. Молотком бац по гвоздю! И она, как пришитая к потолку. Да, не дал Бог рабочему человеку три руки, а так её порой не хватает. Вот и приходится то головой пользоваться не по назначению до боли в шее, то ртом. Зажмёшь губами гвозди, подать-то не кому, и они под рукой. Лишь бы не проглотить второпях. Но в истории плотничества ещё не было такого случая, чтобы плотник гвоздём подавился. И, дай Бог, не будет. Бог не Мякишка, Он знает, кому помогает.
Валерий Иванович не до потолка ростом. Приспосабливался так и этак – всё бестолку. То доска упадёт, то сам с подставки свалится, когда не по шляпке гвоздя, а по пальцу, второпях, молотком хватит. Кого только не пошлёт, куда подальше от боли и досады. Послал и Господа вспомнил. Повинился в нечаянном грехе, а тот и надоумил прибить к стенам брусочки в виде полочек на высоте потолка. На них уложил поперечную доску. А дальше, как говорят, дело техники. Просунул через неё потолочную пятёрку, один конец, будто сам прилип к балке, в ожидании гвоздя. Встал на подставку, ноги пошире расставив, им и присобачил. Смекалку русскому человеку не занимать у янки.
Дело продвигалось. Не успел и глазом моргнуть – банька под крышей, и стены снаружи штукатурить надо. Почесал затылок: это же надо дранкой стены оббить. А где её взять? И глину вручную месить придётся, то есть – ногами. Натопчешься так, что ноги потом из корыта не вытащишь.
Долго чесал, да всё бестолку. Выручил Поэт. Кстати, он один наведывал его. У остальных своих дел хватало. Да и возраст был не тот, чтобы по соседям расхаживать. У себя управлялись потихоньку – и на боковую. У Поэта же – шаром покати, а поболтать – хлебом не корми. Но Валерий Иванович не давал ему возможности отвести душу. Слушал его в пол уха и не прекращал работу. А Поэт, выкурив неизменную «Приму», и, не выдав ни одного слова в рифму, уходил восвояси, к счастью не в обиде. На это раз он задержался. Обойдя с задумчивым видом стены, посоветовал, правда несколько своеобразно, видно всё-таки таилась в нём обида: