За третий присели они. Бутылка сухого вина, без колебаний заказанная Иваном, должна была послужить поводом к ослаблению «международной» напряженности.
Он отодвинул для Варвары стул с видом на море, а так как сам с удовольствием уселся рядом, то Мишке пришлось довольствоваться не столь комфортабельным местом напротив. Впрочем, тому было все равно — он явно не желал видеть ни узбеков, ни моря, ни их с Варварой, спрятав от всего мира глаза под пеленой тяжелого равнодушия гораздо более надежно, чем под любыми очками. Да они и не покушались на его внимание, опасаясь лишний раз взглянуть на него, и старались поменьше трогать, справедливо полагая, что сейчас это настолько же бесполезно, насколько и небезопасно.
Никто еще не успел захотеть курить, как им уже принесли заказ.
Когда один из расторопных узбеков ставил на стол картонные одноразовые тарелочки с пловом, то делал это с такой скоростью, что с порции Ивана слетел небольшой оранжевый комок и упал возле Вариной тарелки. В задумчивости она взяла его в щепотку и отодвинула в сторону, собираясь приняться за еду. Она сделала это так непосредственно, что ему стало смешно. Он взял его так же, как только что она, и придвинул к ее тарелке. Варвара отложила вилку и удивленно посмотрела на него. Так как его глаза смеялись, она тоже улыбнулась и уже специально отодвинула от себя горстку, уже рассыпавшуюся на составляющие — отдельные рисины и кусочки моркови. Тогда он сделал возмущенное лицо и белым пластмассовым ножом соскреб все это обратно к ней. Она тут же проделала то же самое. Они повторили передвижения горстки рассыпавшегося плова еще несколько раз, до тех пор, пока он окончательно не размазался по грубым доскам стола. Одновременно с этим между их лицами и руками сформировался неброский, но теплый и светящийся, оранжевый, как плов, маленький комочек смеха. Они старались подавить его, но смех был такой неожиданно приятный, что в результате они все-таки прыснули, хрипло и сдавленно, как нерадивые школьники на скучном уроке.
Тогда-то она и посмотрела на Мишку, может, непроизвольно желая пригласить его посмеяться тоже, а может, почувствовав себя перед ним неудобно... Только стоило ей взглянуть на него, и оранжевый комок смеха разлетелся на составляющие и так же бесследно размазался у Ивана по лицу, как тот, другой — по столешнице... Улыбка исчезла с ее только что такого задорного личика, уступив место смущенной сосредоточенности.
Взглянув на Мишку, Иван понял, насколько сильно они раздражали его своими детскими забавами — он уставился в тарелку, стараясь вовсе их не замечать, и только ноздри его раздувались с оскорбленным и угрожающим видом.
И они стали молча есть. И молча пить. И делать вид, что слушают море. Продолжалось это недолго, природа постепенно брала свое — ведь плов был такой сочный, в меру соленый, с какими-то неизвестными, но очень подходящими приправами, он так великолепно сочетается с кисло-терпким молодым вином и с порывами ветра, налетающими время от времени с начинающего уже розоветь моря, которое тревожно рябило перед ними сквозь рыжее пламя узбекского костра...
Через какое-то время Иван заметил, что Варвара не ест и не пьет. Она просто молча смотрела через стол на Мишку — в упор, не отрываясь. Тогда Иван тоже взглянул на него. Сегодня Мишка был совсем другой — он выглядел гораздо моложе, чем вчера. Может, оттого, что наконец-то побрился, оголив гладкий рельеф скул и подбородка. А может, оттого, что надел белую, чисто-белую футболку. Может, оттого, что усердно старался прожевать, словно что-то несъедобное, великолепный плов, часто запивая его, как водой, вином из пластикового стакана. В отблесках вечерней зари стала бледнее его кожа, и от этого еще ярче казались красные полосы у него под глазами... А может, оттого, что губы его на матовом лице так сочно, молодо блестели от щедро добавленного в плов бараньего жира.
Вдруг он перестал жевать и наконец вышел из угрюмой задумчивости, но только для того, чтобы неприветливо поинтересоваться:
— Вы чего?
Иван вздрогнул и, пожав плечами, поспешно отвел глаза. Он принялся внимательно разглядывать нежно-розовое, а кое-где уже серое молоко прибоя у себя за спиной.
Варвара же словно застыла. Она не сменила ни позы, ни, видимо, направления взгляда, потому что Мишка снова спросил, уже раздраженно и растерянно:
— Ты что на меня смотришь?
А так как она не ответила, Иван понял, что настал его черед. Улыбаясь как можно шире, он примирительно развел руки в стороны в таком обнимающем жесте, словно хотел прижать к груди не только весь столик вместе с Варварой, Мишкой и бутылкой вина, но и суетящихся у костра узбеков справа и становящихся все более шумными «быков» слева. В одной руке у него был поднятый, словно за чье-то здоровье, стакан, в другой — дымящаяся сигарета. Он являл собой живую аллегорию веселья и дружеского расположения и изрек, как не подлежащую сомнению и само собой разумеющуюся истину:
— Да неужели не понятно?! Она хочет написать твой портрет...
Это заявление заставило Варвару отвлечься от затянувшегося созерцания Михаила Горелова. Героически выдержав ее медленный, внимательный взгляд, Иван с убеждением настаивал:
— Нет, ты должна написать его портрет! Он уже знаменитость, а скоро... — И он многозначительно поднял брови. — Глядишь, и ты прославишься, как первый живописец, запечатлевший на полотне эту мужественную красоту....
Странно, его не остановил даже убийственный взгляд Мишки Горелова — а ведь тот поджал губы и набычился так, словно собрался запустить вилкой Ивану в лоб!
Иван долил всем вина и жестом заставил их поднять стаканы, как бы предлагая выпить за столь удачную идею.
— Как с точки зрения художника — он ведь красивый, да?
— Да... — согласилась Варвара.
Она снова повернулась к Мишке и снова поглядела на него так, что на его выразительном лице, быстро и беспорядочно сменяя друг друга, промелькнули досада, удивление, смущение, удовольствие, неудовольствие, оторопь... А она все говорила, не то задумчиво, не то мечтательно:
— Да... Может быть, напишу...
«Боже!»
До Ивана вдруг дошло очевидное.
«Да ведь это она претворяет в жизнь мой план!! Вот молодец, а я-то сразу и не понял... Умница».
И вдруг, словно проснувшись, она улыбнулась своей прежней задорной улыбкой и, отхлебнув вина, заявила деловитым и твердым тоном:
— Только вот этот хвостик — он тебе совсем не идет. Его придется снять.
Ударяясь друг о друга, гулко постукивали камешки крупной гальки, неосмотрительно-беззаботно играя в сердитой волне.
— Ни-ког-да!! — раздельно отчеканил Мишка.
Таким тоном, наверное, говорил Мальчиш-Кибальчиш, отказывающийся открыть военную тайну злым буржуинам.
Иван с удивлением и радостью увидел, как Мишкины глаза понемногу наполняются невольным смехом, как облегченно расслабляется «зажатая» спина...
Но почему-то, когда он в притворном возмущении бросил пластмассовую вилку на картонную тарелку, Ивану послышался резкий звон стали, ударившейся о стекло.
ГЛАВА 14
Закатный отблеск мягко падал на небольшую акварель над кроватью, подсвечивал холст коралловым прожектором. И от этого казалось, что изображенное на ней приморское утро больше похоже на вечер.
На желто-черном шерстяном пледе, почти сливаясь с ним, неустойчиво лежала большая шахматная доска. Деревянные фигуры блестели новым лаком — видно, что за долгую жизнь им нечасто приходилось выбираться из коробки. С кухни долетал, заставляя течь слюнки, запах печеного сладкого перца и жареного чеснока — тетя Клава целыми днями готовит свои вкусные запасы на зиму. Сейчас все побережье охвачено традиционным осенним помешательством — эпидемией консервирования. Приятно сознавать, что в этом не участвуешь.