Для идеального натюрморта не хватало только цветов, в чем я простодушно и повинился.
— Ничего, — отмахнулась моя гостья, — Я девушка не капризная. Ведь ты же исправишься?
— Исправлюсь, — подтвердил я, с уважением взглянув на пышную красотку. При своих и без того немалых достоинствах, она и вопросы умела формулировать так, чтобы получать нужные ей ответы.
— А кто эта женщина? — Марина остановилась перед портретом Сони, стоявшем в центре журнального столика.
Я замер. Совершенно точно понимая, что, если она сейчас возьмет его в руки, то я не смогу удержаться и наговорю грубостей. Она не взяла. Я отмер.
— Жена! — это слово вылетело быстрее, чем я успел что-либо подумать, хотя до этого я ни разу не называл Соню женой. Даже мысленно.
— Когда ты успел? — улыбка Марины заметно угасла, — Где она? У мамы? — девушка с видимым усилием вернула на лицо жизнерадостность.
— Наверное. Я на это надеюсь, — ответил я, — Пойдем за стол.
— Как это, «наверное»? — пропустила мое приглашение мимо ушей Марина, — Ты, что не знаешь, где сейчас находится твоя жена? — без явного злорадства ухмыльнулась она.
— Как не знать, знаю, на кладбище. Умерла она. В августе прошлого года. — ответил я и больше не дожидаясь гостью, сел за стол.
Марина охнула, прикрыла рукой рот и обернулась к портрету, вглядываясь в него уже по-другому, как-то уж очень внимательно.
— Прости меня пожалуйста! — подойдя ко мне, она взяла меня за руку.
Обошлись мы одной бутылкой. Шутить больше не хотелось ни мне, ни ей. Легли мы вместе, но спали, как брат и сестра. Марина тихо сопела мне в ухо, а я долго не мог уснуть. Думал, что и хорошо, что так все получилось. Наверное я еще был не готов. И в то же время я был рад, что слепой случай сегодня свел меня с девушкой. С этой девушкой. Никакую другую я сюда не повел бы. Никуда не повел бы.
А еще я вспоминал эти прошедшие полгода. Начиная с того дня, как убрал убийц Сони, а потом и их покровителя Сурина. Как улетела в Москву Пана Борисовна и через три или четыре дня вернулась уже с межведомственной комиссией. На комбинате арестовали не только Муху, там взяли очень многих. Прошерстили УБХСС и областную прокуратуру. Я предполагал, что сеть расхитителей велика, но и помыслить не мог, насколько был огромен масштаб хищений. В нарушение УПК, по указанию кого-то с самого верха, меня включили бригаду. Полагаю, что это было сделано по настоянию Левенштейн. И поэтому почти со всеми материалами дела мне удалось ознакомиться. Хасаныч и Дамир по сей день так и числятся во всесоюзном розыске, как особоопасные преступники. На всех привокзальных стендах и во всех райотделах висят их фотографии с красной полосой по диагонали. Работая с москвичами, особо я не гарцевал и никому из местных товарищей в глаза не лез, поэтому не засветился. Через Локтионова мы запустили мульку, что меня привлекли исключительно для работы на подхвате, поскольку знаю территорию, людей и обстановку. Местные вроде бы схавали. Во всяком случае, пока никто не косится и стороной не обходит.
Пана Борисовна еще в сентябре по секрету сообщила, то с учетом всех моих геройств, начиная с лифта и включая добытые доказательства, меня собираются представить к Красной Звезде. Думаю, что она не скрыла от Большого москвича, как я добыл признания трех ключевых фигурантов. Ее знакомец оказался настоящим большевиком. То есть, человеком, понимающим толк в работе с людями и совсем не ханжой. И потому, за мои художества он решил дать мне орден, а не расстрел, как следовало бы по закону. Я уперся и заявил, что публично откажусь от висюльки. Никаких прибылей и бонусов, после смерти Сони от этого дела я не хотел. Заодно отказался и от приглашения служить в Главке. Вот это я сделал с большим внутренним сожалением. Главк УР МВД СССР, это, как ни крути, а место интересное. И масштабное. Но бросить стариков я не мог. Без регулярных словесных баталий и споров со мной они бы долго не продержались. Как-то так замысловато получилось, что во мне они увидели отдушину и теперь потихонечку отмораживаются, приходя в себя.
Тем не менее досрочную звезду мне присвоили и теперь я не какой-то там мамлей, а вполне себе полновесный лейтенант. Еще я попросил перевести меня в следствие и не в Советском районе. Но теперь понимаю, что сделал это зря. Легче мне не стало, а вот дополнительные проблемы на новом месте появились. В Советском меня хотя бы уже хорошо знали. Да и, что там говорить, из-за моей работы с москвичами, лишний раз старались не обижать.
Все указанные упырями захоронки я выгреб. Жене старика, которая оказалась, хоть и инвалидом, но совсем не бабкой, я оставил десять упаковок червонцев. По столько же или даже больше, раздал Вове и Локтионову. То, что осталось, вместе с ювелиркой и приисковым металлом, сейчас лежит в брезентовом мешке и в двух колхозных чемоданах в гараже профессора Лишневского. Ни одной копейки из воровских заначек себе я не взял и, скорее всего, никогда не возьму. Куда все это добро девать, я пока не знаю. Но сжигать, топить или, тем более, сдавать родине, золото-валютные трофеи я точно не буду. С мыслями о несметных богатствах я и уснул..