И тут что-то толкнуло его в грудь. Он как бы проснулся, но вместе с тем продолжал видеть сон, только очень четко и ясно: он всходит на веранду, где Светка лущит зеленый горошек, она поднимается навстречу ему: «Господи! Что опять?..» Никогда ничего из своих неприятностей не умел он скрыть от нее — сама догадывалась. А тут до того был расстроен, что даже не попытался: «Рыцарский крест!» — все, мол, он лично облазил, все закутки в крипте, все перетряхнул, стеклянная рамка, в которой крест висел над прочими рыцарскими вещами, на месте, замочек нетронутый, а креста нет. И он даже не помнит, когда последний раз видел его. С тех пор как прекратились школьные экскурсии, он почти не спускался в крипту… А это тебе не прялка, не вышитая панева, не оловянный панагиарь из Старого Ведьмина. Это, как ни крути, настоящая ценность — триста восемьдесят граммов старинного серебра, камни… И говоря это, вдруг видит он, как она бледна, как вся обмякла, осела. «Что с тобой? Тебе плохо?» — «Это он, — шепчет Света. — Левочка, это он…» — «Глупости, с чего ты взяла? Успокойся…» — «Нет, это он! Помнишь, три года назад… К нему из района тогда приезжали, — помнишь? — двое грузин. Он был такой напуганный… Мы еще квартиру тогда твою продали, но этого было мало, хотя потом как-то все у него утряслось». — «Ну и что?» — «А то, что я слышала, как он несколько раз говорил по мобильнику насчет креста с камнями. И ездил в Ленинград со своей Жамкиной». — «Да господи!.. Что из этого?» — «А то, что он коробку турецкой пахлавы тогда привез, чай пили, помнишь? А он никогда ничего не привозил в дом, если не чувствовал себя виноватым! А тут…» — «Но три года! Что ж я, по-твоему, и в крипту не спускался эти три года? Как бы я мог не заметить?..»
А сам вспоминал, что три года назад, это когда и Жамкина была жива, и он еще считал себя ответственным за Пашку, квартиру продал. Но что стоит однокомнатная в Сосновске? Так что это не выручило, но как-то все утряслось, Света права. Просто это все у него спуталось, потому что вскоре случилось то, что окончательно развело его с пасынком, — смерть Жамкиной. Молодая и вроде б здоровая, умерла она страшно — просто рухнула на привокзальной площади, запирая один из ларьков… И слухов, конечно, у всех полны рты. Дескать, не без Пашкиной это помощи. Потому что именно ему, как оказалось, завещала она и квартиру, и всю торговлю свою, и счет… Тут они с пасынком окончательно и разругались. Не потому, чтоб он слухам поверил, нет! Но как-то позорно казалось ему, чтоб молодой парень начинал с принятия такого наследства, как-то не по-мужски. «Да ты думай! — кричал ему Пашка. — Каким надо быть козлом, чтоб от законных бабок… С какой стати? Ты не просто совок, Дялев, ты совок клинический, тебя лечить надо! Тебе только чтоб было прилично, а мне жить… А говорить все равно будут!» И Света просила его, чтоб прекратил, что, может, и вправду уже не все понимают они в новой жизни, может, Пашка и прав. Все тогда так запуталось, нависло над ним неразрешимым комом, что, может, и впрямь не лазил он в крипту тогда, а потом… Потом ведь и мысли у него не было, что надо специально что-то там проверять, осматривать. Да и что это может теперь изменить?
А дней через пять, когда все не то чтобы утряслось… Что тут могло утрястись? Все опять переругались, Пашка клялся и подымал их на смех, Света плакала, он не знал, что и думать, проверка заканчивалась, проверяльщицы уже акт писали, где фигурировали и аквариум, и картина художника Никулина, и еще полтора десятка вещей, и, само собой, рыцарский крест (380 граммов старинного серебра, камни неустановленной ценности…), и уже поговаривали о будущем суде: Копысова с нескрываемым злорадством, Алисочка с тайным сочувствием… Ничего не могло утрястись! Но все как бы привыкли к тому, что случилось, он даже начал составлять собственную записку, объясняя, как попала в музей каждая из утраченных вещей (ни одна не была куплена музеем!), хотя и не знал еще, зачем нужна эта записка, поможет ли… Света укладывалась спать, он сидел, писал, вдруг она позвала его слабым голосом: «Левочка! Что-то не по себе мне…» Сидела на постели бледная, держась за грудь. Он сбегал за ее сердечными таблетками, уложил в постель: «Тихо, тихо, сейчас все пройдет…» Она снова села: «Не могу лежать — нехорошо мне!» Вдруг ее вырвало, он подумал, мол, слава богу, просто чем-то траванулась, бывает… Пока убирал, она сидела, тихо покачиваясь. «Легче стало?» — спросил. «Н-нет, надо „скорую“». Пашки не было, мобильника его тоже, пришлось бежать к Ниточкиным, через три дома. «Скорая» приехала минут через сорок, сняли кардиограмму, врачиха сразу заторопилась. В машину Свету понесли раздетой, на носилках, ему даже ничего не сказали. Он тоже залез в машину, чтоб проводить до больницы, думал, не пустят, ругаться придется, но врачиха ничего, все только торопила водителя: «Быстрей, родненький, циркулярный инфаркт везем!» Тот гнал на совесть. А Света все руку его держала, потом пальцы ее ослабли, похолодели…