Я стараюсь не пялиться на неё всё время, но не могу ничего с собой поделать. Интересно наблюдать за тем, как она ни на кого не обращает внимание. Было бы неплохо затеряться в своих мыслях, вместо того, чтобы постоянно беспокоиться из-за какого-нибудь дерьма.
Я собираюсь покинуть класс, уверяя самого себя, что Келли надо побыть одной, в то время как мобильный оповещает меня о звонке. Отец.
— Ты оставил своё барахло в гараже, — первая вещь, которую я слышу от него.
— Прости, — извиняюсь я, заставляя себя дышать и собирать книги. — Но я думал, что мама была не против.
— Твоя мать не имеет право голоса в таких вещах, — резко обрывает он. — Если хочешь хранить своё дерьмо там, сначала спроси меня. Господи, сколько раз ты собираешься все испортить, прежде чем остановишься?
Я хочу поспорить, но он прав. Я порчу слишком много в этой жизни. Я позволяю ему орать на меня больше пятнадцати минут. Черт, я снова чувствую себя ребёнком.
После того, как я отключаю телефон, то смотрю на себя в зеркало над комодом, анализируя каждый шрам на моем лице, пока они не сливаются в один большой. Вдруг весь этот гнев изливается из меня, и я скидываю все дерьмо с комода с такой силой, что из него выпадает один из ящиков. Вещи Люка разлетаются по полу: зажигалки, фотографии, несколько инструментов, и лезвие бритвы. Он ненавидит, когда его барахло разбрасывают и сойдет с ума, если увидит этот беспорядок.
Я быстро складываю всё обратно, стараясь придать аккуратный вид, и притворяюсь, что не замечаю взгляда белого слона на упаковке лезвия бритвы, которую тут же запихиваю глубоко в ящик. Но все о чем я думаю, держа его в своих ладонях это – как бы не воспользоваться им.
Мои руки трясутся, а мысли уносятся в то время, когда я не был таким; когда я думал, что возможно, только возможно, все не должно вертеться вокруг боли...
Мой старший брат – Тайлер и я возимся в гараже. Ему около шестнадцати, а мне восемь. Он работает над мотоциклом, купленным на деньги, заработанные во время летней работы.
— Я знаю, что он выглядит, как кусок дерьма, — говорит брат, выуживая гаечный ключ из коробки с инструментами. — Но он доставит меня в другое место, подальше отсюда, а это все, что от него требуется.
Он боролся с моим папой весь день и заработал гигантский синяк на руке и порезы на костяшках пальцев. Я слышал, как они спорили, а после избивали друг друга. Это было нормой. Наша обычная жизнь.
— Почему ты хочешь уйти? — Спрашиваю я, крутясь вокруг мотоцикла. Он не был сверкающим или чем–то вроде этого, но казалось, что с ним можно неплохо провести время. И если он может увезти отсюда, то, должно быть, он и в правду был чем–то особенным. — Это из–за отца?
Он бросает инструмент обратно в коробку довольно громко и проводит руками по длинным каштановыми волосами, которые делали его похожим на бездомного, по крайней мере, мой папа говорил так. — Однажды, приятель, когда ты станешь немного старше, то поймешь, что всё в этом доме является одной чертовски большой ложью, и ты будешь хотеть свалить подальше отсюда, независимо от того, сколько это стоит.
Я поднимаюсь на ящик и взбираюсь на мотоцикл, хватаясь за ручки, и силясь перекинуть свою короткую ногу через него.
— Ты возьмешь меня с собой? Я тоже хочу уехать.
Он подходит к задней части мотоцикла и приседает на корточки, чтобы проверить шины.
— Да, приятель, возьму.
Я поворачиваю руль, делая вид, что уже мчусь по дороге и, на секунду, я вижу жизнь без боли.
— Ты обещаешь?
Он кивает, резко выдыхая.
— Обещаю.
Оказалось, мой брат был лжецом, как и все остальные в доме. В конце концов, он уехал, оставив меня, потому что предпочел пьянствовать, нежели чем иметь дело с жизненными проблемами. Несколько лет спустя, мой второй брат, Дилан, закончит обучение и переедет из дома. Сменит номер, и никогда и никому не скажет, куда он направляется. С тех пор мы о нем ничего не слышали.
Мне было двенадцать, когда я остался единственным ребенком в доме и главным предметом для ярости отца. Он ясно дал это понять в ночь, когда Дилан собрав свои манатки, свалил из дома. До этого избиения не были такими серьезными. Пощечины, подзатыльники, порка – это было больно, но терпимо.
Прижавшись к холодному окну, я смотрю, как Дилан уезжает. Я мечтаю быть рядом с ним, в машине, хотя мы никогда не были близки. Мой отец входит в дом, принося с собой порыв холодного ветра. Он орал на Дилана всю дорогу до машины, что он придурок, раз отказывается от футбольной стипендии и членства в команде.