Он кивает, резко выдыхая. — Да, обещаю.
Оказалось, мой брат был лжецом, как и все остальные в доме. В конце концов, он уехал, оставив меня, потому что предпочел пьянствовать,нежели чем иметь дело с жизненными проблемами. Несколько лет спустя, мой второй брат, Дилан, закончит обучение и переедет из дома. Сменит номер, и никогда и никому не скажет, куда он направляется. С тех пор мы о нем ничего не слышали.
Мне было двенадцать, когда я остался единственным ребенком в доме и главным предметом для ярости отца. Он ясно дал это понять в ночь, когда Дилан собрав свои манатки, свалил из дома. До этого избиения не были такими серьезными. Пощечины, подзатыльники, порка – это было больно, но терпимо.
Прижавшись к холодному окну, я смотрю, как Дилан уезжает. Я мечтаю быть рядом с ним, в машине, хотя мы никогда не были близки. Мой отец входит в дом, принося с собой порыв холодного ветра. Он орал на Дилана всю дорогу до машины, что он придурок, раз отказывается от футбольной стипендии и членства в команде.
— На что ты, черт возьми, смотришь? — Он хлопает дверью так, что наш фамильный портрет грохается на пол.
Я разворачиваюсь на кресле и сажусь ровно, уставившись на портрет. — Ни на что, сэр.
Он подлетает ко мне, так близко, что я могу почувствовать приторный запах алкоголя. Он больше и сильнее меня, а его взгляд красноречиво говорит мне, что я на собственной шкуре испытаю все его преимущества и ничего не смогу с этим поделать.
Я знаю, что нужно делать. Убежать и спрятаться, тогда у него будет время, чтобы остыть. Но я не мог сдвинуться с места. Я думаю о братьях, которые ушли и бросили меня здесь, как старую футболку. Мы привыкли быть вместе, сейчас же остался только я. И я начинаю плакать, плакать как грёбаный ребенок, понимая, что это разозлит его ещё больше.
— Ты ревешь? Что, черт возьми, с тобой не так? — Со всей силы он ударяет меня кулаком в плечо.
Боль распространяется вверх, к шее, и вновь возвращается обратно к руке, вышибая весь кислород. Я падаю на пол и пытаюсь избавить от черных пятен в глазах, часто моргая.
— Вставай! — он ударяет меня в бок, но я уже не могу ничего сделать. Мои ноги предали меня. С каждым его ударом что–то умирает внутри меня. Я уже не пытаюсь защититься, подтянув колени к подбородку. Я отдаюсь боли. — Ты бесполезен! Твои братья хотя бы били в ответ, а ты? Что ты? Ты ничто! Это все твоя вина!
Ещё удар. Прямо в кишечник.
— Вставай! Вставай. Вставай.
Сапог врезается в мой живот и его голос становится умоляющим. Как будто это и в правду моя вина, и он хотел, чтобы я это остановил. А может быть, это была моя ошибка. Все, что я должен был сделать – встать. Но даже на что–то простое я был не способен.
Тогда он избил меня очень сильно. Словно вымещал всю злость на мне. Мама забрала меня из школы на две недели и все: учителя, друзья, соседи слышали одно – я простудился и лежу с высокой температурой.
Я лежал в постели почти все время, чувствуя, что мое тело исцеляется, но мой разум и воля к жизни умерли, от понимания, что лучше уже не будет, что отныне для меня – это моя жизнь.
Я моргаю, прогоняя воспоминания, и сажусь на пол, поднимая рубашку. Когда я пошел в колледж, то пообещал себе, что остановлю это. Эту привычку быть избитым. Но я не предполагал, что она так сильно завладела мной.
~ ~ ~
На следующий день в классе биологии я пытаюсь держаться неподвижно, как можно старательнее сдерживая боль, но все же смотрю на Келли, которая, кажется, не замечает, что я превращаюсь в сталкера.
Профессор Фремонт не торопится заканчивать лекцию. Когда же занятие подходит к концу я направляюсь к выход в коридор, переполненному людьми. Я застываю в дверях, пытаясь решить идти ли мне на следующий предмет или нет, когда кто–то врезается в мою спину.
— О, Господи, прости, — Келли извиняется, отступая от меня, словно я маньяк. — Я не смотрела, куда иду.
— Ты не должна извиняться. Клянусь, со мной все будет в порядке, даже если ты пробежишься по мне. — Усмехаюсь я, подходя ближе, чтобы не стоять на пути у других. Поворачиваясь, я чувствую, как мускулы на животе пронзает острая боль.
— Прости, — повторяет Келли, а потом закрывает глаза и качает головой. — У меня ужасная привычка извиняться.
— Всё нормально, но ты должна бороться с ней. — Выношу вердикт я, опираясь рукой на дверной косяк. Её каштановые волосы подняты наверх, но несколько прядей всё же обрамляют лицо. Сама она одета в джинсы и простую фиолетовую футболку, минимум макияжа. Её грудь не торчит, джинсы не облегают фигуру – ничего из ежедневного гардероба Дейзи. Взгляду не за что зацепиться, но я смотрю на неё, не отрываясь.
— Я пытаюсь, но это трудно. — Она утыкается глазами в паркет, невинно и застенчиво. Девушка выглядит так, словно нуждается в тысячи объятий, чтобы стереть все печали, которые она носит на своих плечах. — От привычек сложно избавиться.
— Мы можем сходить куда–нибудь вместе? — спрашиваю, не задумываясь о том, что делаю, и какими будут последствия. — Я по–настоящему хочу отблагодарить тебя за… ты знаешь за что.
Её глаза широко распахиваются, и моё сердце пропускает удар. Такого никогда не случалось раньше, и от этого меня бросает в дрожь.
— На самом деле я должна встретить Сета, но может в следующий раз. — уклончиво говорит она, перекидывая сумку через плечо, и начинает идти по коридору дальше.
Я приноравливаюсь к её шагам.
— Знаешь, он очень интересный человек. Мы в одном классе на английском, и он всегда тянет руку, чтобы дать неверный ответ.
Слабая улыбка трогает её губы.
— Он делает это специально.
Одним нажатием я открываю ей дверь.
— Почему?
Она прикладывает ладонь ко лбу в попытке спрятаться от солнца.
— Потому что это в списке.
Я останавливаюсь, поднимая бровь.
— В списке?
— Да так, ерунда одна, — отмахивается она. — Мне пора.
Она поспешно уходит, ее тонкие ноги двигаются быстро, оставляя меня во дворе кампуса, а голова втягивается в плечи, как будто она делает это специально, чтобы быть незаметной.
Келли
Моя комната в общежитие расположена в здании Макинтайра, это самое высокое из общежитий здесь. Я достаю свою ключ–карту, чтобы попасть в холл, а после ввожу код, чтобы попасть в комнату. Когда я смотрю из окна вниз – люди кажутся крошечными, а я, словно птица, наблюдаю за ними с высоты своего полета.
Я достаю свой дневник, который прячу под подушкой, и беру ручку. Я начала писать в нем в тринадцать лет, чтобы переносить все свои мысли на бумагу. Вообще я не планировала делать из этого пожизненное хобби, но так я чувствовала себя намного лучше, когда наконец–то могла "говорить" свободно обо всем.
Края обложки оборваны, а некоторые страницы оторваны от спирали. Я сажусь, скрестив ноги, и надавливаю кончиком ручки на чистый лист.
Удивительно, как те вещи, что навсегда поселились в твоей голове, и которые лучше бы было забыть, но за которые ты отчаянно цепляешься, кажется, начинают ускользать, слово песок на ветру.
Я помню все о том дне, слово все те образы выжжены в моем сознании, как клеймо. Но я бы хотела, чтобы их унес ветер.
Кто–то стучится в дверь. Вздыхая,я прячу дневник под подушку, перед тем как открыть дверь. Сет проходит с двумя латте со льдом в руках и один протягивает мне.
— Твой голос звучал так, слово тебе срочно нужна доза кофеина. — Он снимает с себя куртку, вещая на спинку стула возле стола, и садиться на кровать. — А теперь давай колись.
— Я не понимаю почему он разговаривает со мной и предлагает куда-нибудь сходить. — Я расхаживаю взад и вперед перед своей кроватью и пью кофе мелкими глотками. Эскизы и постеры группы Райз Эгэнст висят на стене возле кровати моей соседки, заваленной грязной одеждой. — Он, правда, никогда не разговаривал со мной раньше.
— Кто, Кайден? — Спрашивает Сет, и я киваю. Он заваливается на кровать и просматривает плей–лист на моем ай–поде. — Может ты ему нравишься.
Я останавливаюсь на середине комнаты и мотаю головой, а лед тем временем бултыхается в стаканчике.