Отец не разрешал выкладывать на газету или край тарелки «невкусное» и даже «несъедобное». Лук, прожилки и даже жир — все запихивалось в рот вместе с жеваным хлебом и быстро глоталось. Однажды его вырвало в тарелку, и он до самого сна простоял в углу. В это время все смотрели кино про д’Артаньяна и трех мушкетеров. Тогда он вынул из маминого вязанья тонкую длинную спицу и тихо, пока никто не видит, колол своих врагов. Первым упал замертво отец. Потом ему досталось за спущенные петли от мамы. С ней бы он тоже не мешкал расправиться по-мушкетерски, но спицу отобрали.
После уроков, когда Глеб пошел в школу, он мчался домой, бросал портфель и, прыгая по окнам до вечера, ждал маму, которая каждый час звонила по телефону спросить что-нибудь. Семен Михайлович к тому времени уже помер, и Глеб хозяйничал дома один. Делал из бумаги оригами, собирал конструктор, выжигал, мастерил подводную лодку «Ела суп Марин», рисовал гуашью, клеил, строгал рогатки, делал из зубной пасты, карбида и фольги бомбочки и однажды притащил домой сухой лед.
Ровно в семь двадцать металлическим приветом скрежетал в замке ключ, и он бросался в коридор, сложив брови домиком, а губы в просящей, измученной долгим ожиданием гримасе. Он, делая вид, что шутит, просил грудь, привставал на цыпочки и дотягивался до нее руками, и если бы разрешали, сосал, не обращая внимания на сто раз сказанное «нельзя». Тогда он еще не знал, что у племен, населяющих землю короля Вильгельма, женщины продолжают вскармливать грудью даже пятнадцатилетних подростков, и жалел бы, что не родился на земле этого доброго короля.
Но в этой стране понимающего короля мальчики наверняка не ходили в женские отделения городских бань, а он ходил. Образы обнаженных женщин навечно впечатались в его сознание: старухи, сидящие на каменных высоких топчанах около тазов, намыливающие мочалками обвисшие груди, молодые женщины, раскрасневшиеся после парной, энергично проходящие мимо, подрагивая мясистыми бедрами, и мамин треугольник, щекочущий плечи, пока его намыливали.
— Мальчик-то уже большой, — бубнили недовольные старухи, — его надо в мужское водить.
Молодые переглядывались и кокетливо хихикали. Девочки стеснялись, прячась за мам и бабушек, но он видел, как они сами тайком устремляли взгляд на него, колыхающегося в такт намыливающим движениям.
Как устроены девочки, он уже знал. В детском саду после сна все вместе сидели в общем туалете. И мальчики с повышенным уровнем эротизма всегда могли уговорить кого-нибудь показать им то, что не видно в обычной обстановке, и даже потрогать это. Глеб выбрал для этих целей белокурую Ирочку. Он стал с ней дружить по-настоящему: помогал расчесывать спутанные волосы, шнуровать ботинки перед прогулкой, защищал от посягательств других охотников и даже съедал за нее макаронную запеканку и невкусный суп. Постепенно Ирочка стала «его». Сначала он предложил ей первой начать исследования. Она согласилась не сразу. Ей нравилось просто играть, просто смеяться и просто дружить. Без рук.
— Смотри, ничего тут нет страшного. — Он вынул из ее ладошки собранный в комок подол платья и положил ее себе поверх шорт. Она подержала руку и убежала. В другой раз она уже с интересом несколько секунд рассматривала вблизи то, что он ей доверил, и даже дотронулась.
Чудо-остров чудо-остров жить на нем легко и просто жить на нем легко и просто чунга-чанга наше счастье постоянно жидкокосые жбананы жидкокосые жбананы чунга-чанга-а-а…
Гораздо позднее, лет в десять, он сделал для себя грандиозное открытие. Оказывается, маленьким он в корне неправильно расслышал и запомнил слова песни.
— Только тоже одним пальчиком, — сказала Ирочка и задрала майку повыше.
Ирочкино было необыкновенно мягким, волнующим и немножко скользким внутри. Это все, что он смог почувствовать за такое короткое время. Но это ощущение долго не давало ему покоя.
— Не с кем мне его в мужское, — отвечала мать, продолжая намыливание.
Когда она наклонялась, две ее груди с темными крупными сосками повисали, раскачиваясь, и с них медленно, как весной талая вода с сосулек, капали на пол то пот, то жидкая пена. Тогда можно было, подставляя плечи, спину, щеки, ловить их нежное, ни на что не похожее прикосновение.
Глеб был уверен, что женщины значительно интереснее девочек. Но женщины очень сильно отличались друг от друга.
Самые приятные воспоминания о детстве и юности сохранились именно благодаря женщинам и деревне, этому совершенно иному миру, в котором не было вареной колбасы, кефира с зелеными крышками, молока — с серебряными, круглого ленинградского хлеба, вафельного торта, сгущенного молока, шоколадного масла и еще много чего. Летом подрагивал муар над старой, еще выложенной при царе булыжником проселочной дорогой. Во время гроз, бьющих молниями в дома и деревья, навевающих ужас и кару богов, забирались под большой обеденный круглый стол в столовой, стаскивали пониже кистястую скатерть и сидели, прижавшись друг к другу, рассказывая страшные истории о духах, нечистой силе, леших, утопленниках, русалках из дальнего озера, покойниках, гуляющих ночью по кладбищу, встающих из могил, не обращающих никакого внимания на вбитые в самое сердце кресты и установленные в ноги памятники.