Это девчонки мечтают о свадьбе, замужестве, пока нянчатся с куклами в дочки-матери. Кто сегодня будет их сыном в коляске — мишка в платье или вот этот милый слоник. Мальчики, взрослея, пристально вглядывались в лица противоположного пола, но он никого не гипнотизировал на предмет своего счастья. Известно же, что мужчина всегда ищет женщину, похожую на маму, а вместо этого находит тещу, похожую на папу. Он не спешил. Нет, не так. Просто не имел такой цели.
Девушки, женщины, они отчего-то быстро перестали быть разными, доказывающими, что по сути такие же. За их смущением скрывалась элементарная похоть, за отвагой — любопытство, ничем не отличающееся от его, за похотью — смущение, за агрессией — ранимость, а за мягкостью и услужливостью — истовый сволочизм. В каждой живет похотливая Даша Букина, но каждая готова сыграть при этом Наташу Ростову. Внутри у многих из них обнаруживалась ласковая, преданная, настоящая изуродованная красота, дикая и погибающая, как брошенное и подстреленное бывшее когда-то домашним животное. Протяни ему руку — в лучшем случае убежит, а то и само нападет исподтишка и укусит.
И он рос вместе с ними, и кусался, и покрывался их укусами, рвал себе уши в драках, был изгнанным и покидал их, чтобы опять скитаться в поисках своего единственного прайда. Ради того, чтобы найти его однажды, там, где и предсказывали — нигде, и тогда, когда уже и не ищешь. Ему не казалось, что он влачит никчемное существование, он принимал происходящее с ним за самую настоящую жизнь. Собеседник, друг, любовник… рано или поздно доказательства его внутренней цельности перевесят бездоказательность томительной наружности, в общем-то уже не причиняющей неудобств, потому что она стала живой надстройкой, наподобие раковины, которую носит улитка, прекрасно зная габариты, вес, цвет, запах, но не имеющая возможности снять ее, представить со стороны. И он не имел представления, кто он, что кому-то может показаться, что он не живет. Он казался себе настоящим, жизнь — наполненной, пока к ней не прикладываешь измерительный прибор. Сначала учился избегать общения с теми, кто проводил границы «нормы», потом, когда еще чуть повзрослел, — игнорировать оценочные категории.
А много ли тех, кто знает, как он выглядит со стороны, каков он в глазах окружающих, таких разных и неготовых, в свою очередь, осознавать увиденное? Кому под силу такие задачи и такое виденье? Калекам. Вот кто свободен от предрассудков: пережив однажды день, когда все задачи становятся не просто другими, а всем чем угодно, только не тем, что было раньше… И кто знает, что там еще впереди. В самом страшном случае больше ничего и никогда не сложится. Ни на одном поприще. И более удачливые его собратья придут, чтобы похвастаться своими успехами, под предлогом распить «Джонни», как подачку. В минуты слабости он думал, что лучше сдохнуть, чем переживать их сострадание. Их и женщин, которые радостно записывают тебя в друзья, соглашаясь на то, чтобы в дальнейшем использовать вот так просто, без комплексов, — у них-то их нет, — вытирая об него все — от слез до обуви.
Пальцем правой руки Глеб плавно переключал рычажок в режим «carpet». Щетка с прозрачным окошком забегала по зеленому ворсу. Синтетическое покрытие часто пачкается от пролитых жидкостей. Иногда на него падает пюре, капает подлива, в него втаптывается вермишель, втирается никем не замеченный, доверчивый к внешним обстоятельствам банан.
Сейчас на это зеленое поле с густым, как трава, ворсом падают бриллианты. Это редкое зрелище для гурмана-ковра. Он с удовольствием впитывает их, большие, увесистые, крокодильи, хрустальные капли, падающие, как дождик, на его травяной ворс. Ковер, если бы он умел думать и чувствовать, осознал бы, что стал свидетелем настоящего события. Ибо впитывал мужские слезы. Редкие, крупные, настоящие, те, какими плачут ненастоящие мужчины.
Он стал позволять себе плакать тогда, когда никто не видит.
…Помоги, Господи, если ты есть! А и не помог. У кого просим этой пощады? Он же в берушах. Как можно быть избавленным от бед тем, кто их генерирует? Как можно сломать надежды на внутренний подвиг, к которому им и направлен, им же и приготовлен? Разве можно найти что-то вовне? Любовь, преданность, счастье? Я остаюсь один на один со своими страхами. Я открываю им дверь, чтобы разрешить себе не бегать от боли. Все аддикционные шлюзы прикрыть нельзя. Чего я боюсь? Честно. Сейчас самому себе. Ну? Измены. Попробуй принять то, что есть, преодолевая страх и возможную боль. Кое-кто сказал бы тебе, что неплохо перенаправить усилия на простой визит к психотерапевту, но я обойдусь без костыля. Никто ведь не поможет. Сам, сам. Для этого я должен выйти в реальность. Позволить событиям происходить. Пришло время проверить, чего на самом деле стоит страх. С решением непременно появится повод. Эта цепочка все время работала, вытаскивая лебедкой сюрпризы. Принимаешь решение, следовательно, осуществляешь выбор. Как только я отправляю импульс, наступает событие, которое опять тянет за собой принятие решения. Все равно никто не спросит тебя, боишься ты или нет. Ряд бездумных экспериментов уже принес неудачи. Значит, пора подумать. Если количество дураков — величина постоянная, значит, это справедливо и для всего остального. Все величины постоянны, на них и стоит этот мир.