Помню пронзающую меня жгучую боль.
Помню свою беспомощность…
Теперь эти ужасные воспоминания, которые я долгие месяцы так старательно прятала в глубинах сознания, взорвали мой мозг подобно проснувшемуся вулкану.
Я поняла, о чём говорила моя бабушка.
Она узнала о случившемся со мной кошмаре и не смогла справиться с чувством вины.
А рассказать страшную правду о той ночи ей мог только один человек.
"Он…" — произнесла мама Оля перед смертью.
И говорила она о Карасёве.
Своё разорванное, испачканное кровью платье я оставила у него. Толик клялся, что никому ничего не расскажет о произошедшем. А платье обещал сжечь.
Почему он не выполнил обещание? Почему сохранил пояс от платья? Зачем, спустя почти два месяца, он отдал его моей бабушке и всё ей выложил? Неужели он не понимал, что это убьёт её? Чем помешала ему бедная старуха, которая души в нём не чаяла? За что он так жестоко обошёлся с ней и со мной?
Я не могла найти объяснения его поступку.
У меня перехватило дыхание от ярости.
— Мерзавец! Чудовище! Чёртов ублюдок! — закричала я, разрыдавшись в голос. — Здесь был он! Это он всё рассказал бабушке! Он знал, что у неё больное сердце, и всё равно всё ей рассказал! Это он убил её! Это Карасёв…
Антонина Петровна, бледная и напуганная, пыталась меня успокоить, прижимала к себе, гладила по голове. А я билась в истерике и пыталась высвободиться из её объятий.
— Госпади, Дашенька… При чём тут Карасёв… — бормотала женщина, не отпуская меня. Она не понимала, почему я обвиняю Толика в смерти бабушки, и сделала вывод, что я просто не в себе от горя. — Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но ты должна это пережить, дорогая. Я не брошу тебя…
— Вы не понимаете… Не понимаете… — захлёбываясь слезами, лепетала я. — Карасёв… Это Карасёв убил её…
— Тише, тише, девочка! Всё пройдёт! — приговаривала Антонина Петровна, поглаживая меня по голове. — Ты справишься! Время лечит!
Я постепенно затихла и уже не пыталась вырваться, только изредка всхлипывала у неё на груди.
Мы, обнявшись, сидели на полу посреди комнаты, когда над нами выросли санитары скорой помощи.
Двое мужчин в одинаковых костюмах. Один средних лет, низкий и коренастый, с серым лицом и ранними морщинами под глазами. Другой молодой, высокий и худощавый. По всей видимости, практикант.
Они осмотрели бабушку, констатировали смерть и сухо поставили нас перед фактом.
Тот, что помоложе добавил:
— Мне очень жаль…
На что я резко ответила ему:
— Врёшь! Ты не можешь её жалеть! Ты даже не знал её! Для тебя она лишь очередная умершая старуха…
— Даша… Дашенька… — подала голос Антонина Петровна и, обратившись к молодому человеку, добавила, — простите её, ради бога. Ей сейчас очень тяжело…
Да, мне было очень тяжело.
Я была знакома с ложью и предательством, но со смертью столкнулась впервые в жизни.
Антонина Петровна меня не бросила. Она разделила со мной моё горе и часть хлопот взяла на себя.
Это было так великодушно с её стороны. Ведь по сути моя бабушка была ей чужим человеком.
Да, какое-то время они вместе преподавали в одной школе, но общаться и дружить им не доводилось. Работали на разных этажах, пересекались редко, да и разница в возрасте в два десятка лет была не в их пользу.
И тем не менее в трудный час Антонина Петровна не оставила меня и буквально за руку провела через самый тяжёлый отрезок моей жизни.
Сейчас, спустя несколько месяцев после случившегося, я снова благодарю её за оказанную помощь и поддержку.
— Спасибо Вам за всё, Антонина Петровна. Сама я бы не справилась…
— Пустяки, Дашенька… На моём месте любой сделал бы тоже самое, — отвечает она и, смутившись, отводит глаза.
— Я так не думаю, — произношу, уставившись на сколотый край своей опустевшей чашки. — К сожалению, не каждый готов на такие великодушные поступки. Как показывает практика, мир полон предателей!
Пока я говорю это, перед глазами уже выстраивается список: Кирилл, Толик…
Да даже Светка, моя единственная подруга.
Обманывать родную мать — это ли не предательство с её стороны?
Антонина Петровна хочет что-то возразить, но наш разговор прерывает грохот на лестничной площадке…
Глава 27
Сначала доносится топот взбегающих по ступенькам ног, а вместе с ним громыхание металлических перил, после мы слышим требовательный стук в дверь.
Стучат не к нам, а в одну из соседних квартир. А точнее — вмоюквартиру.
— Опять долбают… — с досадой произносит Антонина Петровна. — Всю ночь покоя не было. Сейчас вот опять…
На этот раз я уверена, что это Карасёв.
"Не всё сказал. Пришёл добавить пару слов…" — думаю про себя.
Между тем стук прекращается, но всё ещё ощущается чьё-то присутствие на площадке. Чуть позже слышатся шаги на лестнице. Спускающийся шаркает по двери Антонины Петровны, будто чувствует, что я здесь. А спустя ещё пару мгновений на площадку возвращается прежняя тишина.
— Это Карасёв… — мрачно говорю я. — Ко мне приходил…
Антонина Петровна, конечно, помнит, как захлёбываясь слезами, я обвиняла Толика в смерти бабушки. Потому сейчас осторожно спрашивает:
— Дашенька, ты всё ещё злишься на него?
— А Вы как думаете? — боюсь, мой ответ звучит слишком грубо.
Антонина Петровна вздыхает. Она непроизвольно дотрагивается до раскрытой пачки с печеньем, сдвигает её в сторону. Затем принимается перемешивать чайной ложкой остатки жидкости в кружке.
— Я видела вас из окна сегодня… — не поднимая глаз, будто невзначай произносит она. — Это Толик довёл тебя до слёз?
Я молчу в ответ. По-прежнему не глядя на меня, Антонина Петровна горько усмехается:
— Я могла бы догадаться. Ты злишься на него, он в ответ злится на тебя. А ведь могли бы стать такой красивой парой.
— Вы сейчас шутите? — мои глаза округляются. — После того, что он сделал?
Антонина Петровна не отвечает. Она откладывает ложку, поднимается из-за стола и подходит к незашторенному окну.
Из уличного пейзажа я вижу только верхушки деревьев и серое пасмурное небо. Мимо окна проносится птица.
— Почему ты решила, что именно Толик виноват в смерти твоей бабушки?.. — она стоит ко мне спиной, смотрит на улицу, теребит поясок халата.
— Вы же слышали бабушкино последнее слово… — опять изучаю глазами битую чашку.
— Конечно, слышала… Он… Здесь был он… — задумчиво произносит Антонина Петровна, глядя в окно. — Но почему ты решила, что твоя бабушка имела в виду Толика? Мне кажется, на тот момент вы с ним неплохо ладили. Разве не его цветы стояли тогда в вазе на кухонном столе?
Она оборачивается и выжидающе смотрит на меня.
Цветы… Да, то были его цветы. В пятницу вечером он пришёл ко мне с букетом, а в субботу утром нагрянул к моей бабушке и загнал её в могилу.
Нападать внезапно — это так по-Карасёвски.
Его драка с Кириллом, о которой мне рассказала Светка, яркое тому подтверждение. Того он тоже застал врасплох.
Но главным неоспоримым доказательством является полоса атласной ткани, которая до сих пор лежит в ящике моего стола, похороненная под толщей прошлогодних конспектов.
Но я не говорю всего этого Антонине Петровне, произношу одно лишь:
— Потому что это он…
Выходит почти по слогам.
Антонина Петровна вздыхает, и снова разворачивается к окну. В небе появляются первые предвестники обещанного синоптиками снегопада.
— Пойми, Дашенька, я знаю этого парня много лет, — говорит она, глядя куда-то вдаль. Сейчас, зимой, из наших окон открывается панорамный вид на оживлённый проспект. — Я помню его ещё трёхмесячным карапузом, а Нину Михайловну, его мать, здоровой молодой женщиной. Она частенько просила меня погулять с маленьким Толиком.
Антонина Петровна возвращается за стол, трогает рукой электрический чайник, включает и под его мерное шипение продолжает говорить: