Я доберусь до Садовой, зайду в подъезд старого дома и даже поднимусь на этаж…
Что дальше?
Что меня ждёт там, за дверью?
Тёплая улыбка или оскал?
Глаза, полные радостного удивления или чужой озлобленный взгляд?
"Конечно же мама обрадуется! — мысленно уговариваю себя. — По другому и быть не может!"
И вопреки всем тревогам и сомнениям представляю себе следующую картину.
Я достаю из кармана ключ и осторожно вставляю его в замочную скважину. Делаю два оборота, и дверь открывается. Оставляю багаж снаружи и бесшумно вхожу в прихожую.
У порога высокие мамины сапоги. Я ставлю рядом с ними свои ботинки и, не раздеваясь, прохожу в дальнюю комнату, откуда брезжит тусклый свет настольной лампы.
Мама стоит у окна с бокалом вина в руке…
Нет.
Она сидит за столом, склонившись над вышивкой…
Нет.
Она смотрит телевизор. Какой-нибудь романтический фильм.
На ней тонкий вязаный свитер, обтягивающий худые плечи.
Нет.
Она в платье. Домашнем платье с длинным подолом, усыпанном розами.
Её волосы чуть тронуты сединой.
Они собраны в пучок на затылке, точь-в-точь как на снимке.
Нет.
Скорее, распущены и струятся по спине.
А, может быть, мама носит теперь короткую стрижку и красит волосы в "пепельный блонд"…
Я застываю у двери и жду, когда она почувствует моё присутствие и обернётся.
Это случается через несколько секунд.
Она вздрагивает, медленно оборачивается и…
Я не вижу её лица!
Вот чёрт! Его опять нет.
Я не могу представить себе, как выглядит моя мама, поэтому вся остальная картинка в моей голове вмиг рассеивается.
Я открываю глаза, когда пассажиры уже толпятся у выхода из вагона. Той девушки в горнолыжном костюме и пожилого мужчины с книгой больше не вижу.
Выходит, я и вправду задремала.
За окном "бежит" платформа и фигурки новых пассажиров последнего обратного рейса.
Я поднимаюсь со своего места, разминаю затёкшие ноги, снимаю с тормоза багаж и присоединяюсь к жидкой толпе замученных людей.
А дальше всё движется по придуманному мной сценарию.
Механический голос в динамиках, каменные ступени, турникет и узкие двери. Морозный вечер и снежная улица. "Карамельные" лампочки над головой, тяжёлая ноша за спиной и не менее тяжёлая душа.
Через добрых двадцать минут я уже у подъезда, а ещё через десять — у двери…
Старой. Дермантиновой.
Ничего не изменилось…
На площадке такая темень, что хоть глаз коли. Справа у двери что-то громоздкое, обёрнутое в целлофан. Сложно сказать, что это. Похоже на сложенный велосипед.
Осматриваю дверь. Глаза уже привыкли к темноте, и я вижу металлический кружок замочной скважины. Вот она, фигурная прорезь, точно подходящая под мой ключ.
Сердце заходится от волнения. Кажется, его стук разносится по площадке и бьётся о стены.
Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы немного успокоиться.
Дальше медлить нельзя.
Я запускаю обратный отсчёт.
Десять…
Девять…
Восемь…
Три, два, один.
Пора.
Вынимаю из кармана ключ и осторожно вставляю его в замочную скважину…
Глава 62
— Ну, что же ты… — хнычу я от досады.
Даже в шестилетнем возрасте у меня без труда получалось сделать ключом два оборота. Сейчас же проклятый кусок металла застревает в замочной скважине и отказывается мне подчиняться.
Что-то не так…
Я вынимаю ключ и вставляю его в прорезь во второй раз. В третий. Пробую перевернуть другой стороной, сделать оборот по часовой стрелке и против неё. Тщетно.
Спустя ещё несколько безуспешных попыток отпереть дверь я вынуждена признать, что мой ключ не подходит к врезанному замку. Он — пустышка, бесполезная фигурка, выточенная на токарном станке, сувенир…
Господи! Ну, конечно!
Опьянённая своими же фантазиями я бросилась на поиски приключений вместо того, чтобы сесть и задуматься.
На какие деньги бабушка снимала квартиру на Центральной?
Если верить вороху чеков, оставленных мной у Антонины Петровны, мама Оля ежемесячно платила за аренду сумму, равную трём её пенсиям. Откуда у пожилой женщины, в одиночку воспитывающей ребёнка, могли взяться такие деньги?
Я только сейчас задаюсь этим вопросом. До этого меня волновало лишь то, что бабушка мне лгала, и квартира, в которой мы жили, оказалась чужой. А как (ка-ак?!!) мама Оля рассчитывалась за жильё все эти годы, мне было не важно.
Но теперь, стоя у запертой двери, я, наконец, включаю мозг.
На самом деле всё просто, как дважды два!
Чтобы много лет платить за "Центральную", бабушка вынуждена была продать "Садовую".
Это же очевидно! Почему я сразу об этом не подумала?
Эта квартира уже двенадцать лет принадлежит другим людям. И, конечно, новые жильцы давным давно сменили дверные замки. Возможно, они изначально не стали брать у бабушки её ключи. И мой ключик с белкой она сохранила просто как память о былых временах…
Сейчас остаётся только гадать, почему бабушка решила ничего мне не рассказывать? И почему когда я горько оплакивала свою белку, она не достала её из коробки и не показала мне?
Не знаю.
Сейчас я знаю только одно.
Вот уже минут пятнадцать я пытаюсь вломиться в чужой дом.
И лучше мне скорее убраться отсюда вместе со своим "игрушечным" ключом и огромным чемоданом, пока хозяева квартиры не услышали за порогом подозрительную возню и не вызвали полицию.
Ошпаренная этой мыслью, я резким движением выдёргиваю ключ из замочной скважины, прячу его в кармане пуховика и отступаю назад.
Нащупываю за спиной ручку своей сумки-тележки, хватаюсь за неё и тащу прочь с площадки. Та с грохотом скачет по ступеням и, к несчастью, привлекает к себе внимание.
Уже через мгновение лязгает дверной засов одной из квартир, и на бетонный пол лестничной клетки падает вытянутый прямоугольник света. Пространство за моей спиной озаряется оранжевым.
Я оборачиваюсь и тут же врезаюсь глазами в запертую дверь Пановых. Гладкую, глянцевую, похожую на плитку шоколада.
Подумать только, я совсем забыла о ней. А она здесь. Притаилась слева в темноте и в любой момент готова распахнуться и выпустить Кирилла или его маму Наталью. Или что ещё хуже их пузатую мамзель с обесцвеченными паклями.
"Нет! Надо срочно валить отсюда!" — думаю я, но скрипучий женский голос из другой, уже распахнутой, двери будто хватает меня за капюшон.
— А ну, стоять! — грозно рявкает женщина, высунув наружу только косматую голову.
Узнаю Варвару Ивановну. Годы берут своё. Она поседела, состарилась, но так и не избавилась от привычки совать нос в чужие дела.
— Ты кто? Чего тебе надо? — хмурится баба Варя, насквозь прокалывая меня колючим карим взглядом. По всей видимости, она не узнаёт меня, взрослую.
Я могла бы этим воспользоваться, извиниться, наплести какой-нибудь чуши. Мол, ошиблась квартирой, этажом, планетой…
Но я зачем-то говорю правду.
— Здравствуйте, Варвара Ивановна. Это я, Даша Соколова. Помните меня? Мы с бабушкой переехали отсюда двенадцать лет назад…
Баба Варя продолжает хмуриться и буравить меня глазами. Видимо, соотносит в уме сказанные мной слова с моей внешностью.
Конечно, она помнит меня семилетней девчушкой в гороховом платьице. И теперь ей нужно какое-то время, чтобы узнать эту девчушку во мне, высокой девятнадцатилетней девахе, упакованной в зимний пуховик и шапку так, что глаз не видать… Я на всякий случай стягиваю её с головы.
К моему удивлению, баба Варя узнаёт меня очень быстро. Она прекращает хмуриться и расплывается в широкой улыбке.
— Дашка! Правда ты, что ль? Во вымахала! Не узнать! — кудахчет баба Варя, целиком вывалившись на площадку. — А ты как здесь? Откуда? Вернуться что ль надумали? Чемодан у тебя… Как бабуля поживает? Жива? Здорова? Давно не видать её! Ты ко мне заходи! Чаю выпьем!