Здесь же творится полнейший хаос. Даже нормального письменного стола нет. Стоит в углу какое-то сооружение из г**на и палок.
Из бумажной литературы только журналы со скидками в "Корзиночке" и газеты. Последние висят на стенах, закрывают собой дыры на обоях.
Из техники — ноутбук, который больше похож на подставку под горячее.
Из мебели — диван, трильяж и еле живой шифоньер. Много лет назад у нас был такой же. Но бабушка быстро от него избавилась.
Несмотря на бедную обстановку, мне нравится у Толика. Мне у него спокойно. Совсем как тогда, летом…
После уборки я принимаюсь за учёбу. Рефераты, курсовые и домашние задания моих школьников никто не отменял. Помечаю в своём ежедневнике, при первой же возможности позвонить Апрельским. Аделина Павловна, наверно, с ума сейчас сходит, разыскивая меня. Надо как можно скорее передать ей Димкины задачки.
За учебниками время летит незаметно. День превращается в вечер, затем — в поздний вечер. Я то и дело смотрю на часы и на своё бледное отражение в зеркале. За окном загораются первые фонари, а у меня под рёбрами начинают скрести первые тревожные кошки.
Где носит Карася?
22:15… Нина Михайловна уже посмотрела свой дурацкий сериал…
Где, чёрт возьми, его носит?
До одиннадцати грешу на пробки. До двенадцати — на его чокнутых приятелей.
Стою у окна и высматриваю туловище Карасёва в какой-нибудь толпе у гаражей.
За вечер видела две драки, один танец на камеру и шестнадцать поцелуев.
Видела Тимохина, Рыжего и Славика.
Толика не видела.
Когда стрелки часов переваливают за полночь, я ещё жду, прислушиваюсь. Но к двум часам ночи понимаю, что он не придёт…
— Не реви!..
Нина Михайловна возникает как обычно. Из ниоткуда. Застывает у дверей. Свет из прихожей обрамляет её силуэт. В комнате полумрак. За окном принимается рассвет.
— С чего Вы взяли, что я реву? — огрызаюсь в ответ, а сама поспешно смахиваю слёзы.
— Всю ночь твой плач слушала…
К сожалению, это правда. Сначала я представляла Толика в объятиях какой-нибудь девки. Потом — в луже крови где-нибудь на трассе. Потом…
— Не злись на моего мальчика! — женщина медленно проходит в комнату и опускается на диван рядом со мной. Я усаживаюсь на постели, обхватив колени руками. — Он для тебя старается…
— О чём Вы говорите?
— Ему нужно время…
— Я Вас не понимаю!
— Скоро всё решится… — Нина Михайловна смотрит перед собой, держит руки на коленях. — Она сама тебе расскажет…
— Кто? О чём Вы?
Вместо ответа женщина вынимает из кармана домашней сорочки чёрно-белое фото. Я подтягиваюсь, чтобы взглянуть на снимок. На нём три женщины в белых халатах. Из-за низкого качества печати и плохого освещения в комнате мне приходится приглядываться. Но я узнаю всех.
В центре — Альбина Витальевна, лучшая бабушкина подруга. Справа — Наталья, мама Кирилла. Слева — сама Нина Михайловна.
Я тут же вспоминаю о своих записях в потрёпанной тетради. Но спросить ничего не успеваю.
— Те, кого ты считаешь живыми, мертвы… — говорит женщина, убирая фото. — Не их бойся. Её бойся…
Да о ком, чёрт возьми, она говорит?
Но Нина Михайловна убирает снимок, встаёт с дивана и выходит из комнаты, оставив меня с сотней разных мыслей в голове и с кучей неотвеченных вопросов.
— Скоро ты всё узнаешь… Скоро… — говорит она уже за дверью.
Глава 73
"Меня зовут Соколова Дарья и это мой дневник. Если сейчас вы читаете эти записи, значит, меня уже…"
Не закончив предложение, бросаю ручку, закрываю лицо ладонями и зажмуриваюсь до звёздочек в глазах. Вот уж не думала, что когда-нибудь стану писать подобный бред. Но ситуация в самом деле бредовая.
Карасёв ушёл из дома одиннадцать дней назад.
Не два… Не три… И даже не пять!
Прошло ужеодиннадцатьгрёбаных дней, как он оставил на моём виске свой поцелуй и исчез. И я понятия не имею, где он и что с ним.
Я заперта в этой душной квартире один на один с его чокнутой матерью, которая зовёт меня Светочкой, смотрит дурацкие телешоу и громко храпит по ночам.
Нина Михайловна шаркает по дому в стареньких тапочках, бормочет разные глупости и не переживает, что её сын где-то шляется уже 269 часов 17 минут и 45 секунд… 46… 47…
Возможно, этой женщине не привыкать сидеть взаперти, а вот мне чертовски хреново.
Утешаю себя тем, что рано или поздно меня станут искать. Потеряют преподаватели в колледже или родители учеников, которым я должна отдать рефераты. Каждый вечер ожидаю услышать в новостях своё имя.
"Без вести пропала Соколова Дарья Андреевна 1998 года рождения… Волосы тёмные, глаза карие…"
Но вот уже одиннадцать дней меня никто не ищет. И я мечусь из угла в угол по комнате и не знаю, что делать. Выучила наизусть каждый сантиметр этих восемнадцати квадратов.
Теперь знаю, что стол у Карасёва стоит неровно. Один угол столешницы плотно прилегает к стене, а другой отходит на пару сантиметров. На оконном стекле — следы от пальцев. Два справа и три слева. А снаружи, на кованных решётках, висят сосульки. Пять штук. Три длинных и две коротких.
В газетах на стене сплошная реклама. Ремонт телевизоров, стиральных машин, установка пластиковых окон, предложения о работе… Обои кое-где отходят. Диван скрипит пружинами справа громче, чем слева.
Квартира пропахла жареной рыбой. И это моя вина. В минувший вторник Нина Михайловна стояла у плиты. На сковороде, играя золотыми боками, шипели караси, и я невзначай ляпнула, что в детстве это было моим любимым блюдом. Теперь ем его каждый день и ненавижу.
С матерью Толика мы почти не разговариваем. Она предпочитает говорить сама с собой. Из её несвязного бормотания я узнала, что в молодости Нина Михайловна работала акушеркой. Как мама Кирилла Наталья, как Светкина мама Тамара Борисовна, как Альбина Витальевна, бабушкина подруга.
Эта смазанная фотография, с которой сегодня Нина Михайловна не расстаётся, — воспоминание о былых временах. Тогда она, выпускница медицинского института, молодая, красивая, здоровая, полная сил и желания, лелеяла мечту когда-нибудь стать знаменитым врачом. Но вскоре случилось то, о чём я написала в своей тетради, и в тот же день мечты молодой Нины Михайловны разбились о холодный кафель отделения реанимации…
Потом женщину начали мучить кошмары и чувство вины, и в итоге она стала такой, какой я вижу её сейчас. Бледной, осунувшейся, рано поседевшей и с призраками в голове.
Смотрю на её сутулую спину, и меня вдруг осеняет. А что, если Толик привёз меня к себе в качестве сиделки. Чтобы я помогала его матери по хозяйству, присматривала за ней, напоминала принять лекарство, а он тем временем мог свободно болтаться с друзьями и не бояться, что его мать уйдёт в магазин и забудет запереть дверь. Ведь не просто так он забрал у неё ключи и мобильный телефон, о чём она не раз упоминала в своей болтовне.
Не удивлюсь, если сейчас Карасёв живёт у своей подружки и наслаждается жизнью, пока я сижу здесь без документов, без связи, без воздуха, лишённая всего, что у меня было. И если в ближайшие дни ничего не изменится, боюсь, я как Нина Михайловна начну путать имена и слышать голоса призраков.
Со мной уже начинают происходить странные вещи.
Например, вчера.
Я весь день провела у окна в надежде увидеть во дворе если не самого Толика, то хотя бы кого-то из его друзей. После обеда показался Тимохин. Узнала его по дурацкому пуховику и шапочке с помпоном. Он шёл вдоль гаражей, уставившись себе под ноги. Я открыла форточку, принялась кричать ему и размахивать руками, но этот балбес даже головы не поднял. По всей видимости, он был в наушниках или просто невменяемый, как обычно.
Странное случилось позже, когда у тех же гаражей я увидела женщину. Она была одета во всё черное, стояла и смотрела в моё окно. Её лица я, само собой, не разглядела. Мы смотрели друг на друга, и я даже помахала ей. А потом у Нины Михайловны что-то загремело на кухне, я отвернулась на мгновение, а когда снова посмотрела в окно, женщины в чёрном уже не было. Была ли она на самом деле, или причудилась мне. Не знаю…