Испугавшись, шумно втягиваю носом воздух, а затем и вовсе забываю как нужно дышать, потому что руки сводного брата сжимают мои бёдра и уверенным рывком тянут назад. До упора поясницы в бляшку мужского ремня. До частичной дезориентации в пространстве. До мелкой горячей дрожи.
– Меня мама учила, что мужчина, неважно при деньгах он или нет, должен женщину в первую очередь уважать.
Пытаюсь развернуться к Мирону лицом, но он так крепко прижимает меня к себе, что становится чуточку больно.
– А ты, значит, всё-таки успела стать женщиной? И как оно, паучонок, понравилось?
– Откуда такой нездоровый интерес? Мечтаешь полежать на моём месте? – едко и, как мне кажется, унизительно фыркаю, выворачивая шею, чтобы оценить произведённый эффект. Но получается лишь краем глаза выхватить часть скулы с проступающей на ней щетиной и уголок улыбающегося рта.
– Острить пытаешься, маленькая... это хорошо, – хрипло шепчет Мир, задевая губами моё ухо. – а вот, что с головой не дружишь, это плохо. Я ведь могу и наказать.
И оттягивает зубами краешек мочки. Меня прошибает током от дикой смеси нахлынувших эмоций, а его тихий смех красноречиво намекает, что такая реакция вполне ожидаема.
– Прекрати, ты омерзителен, – отчаянно вру, безуспешно пытаясь вырваться из крепкого захвата его рук.
Господи, ну почему?! Почему я это чувствую с ним?
Почему не с Димой?
– Что-то ты резко забыла как танцевать, – с неожиданной вкрадчивостью произносит Мир, плавно двигая вперёд бёдрами. – Давай помогу вспомнить.
– Лучше иди окажи помощь своей Ежевике, – отрезаю по возможности сухо, дыша часто и прерывисто из-за волнения.
– Значит, не показалось... Кто-то не любит делиться? – щекочет мне ключицу жарким выдохом.
Он снова делает это – смущает тягучим движением вперёд, не оставляя никаких сомнений о природе вжимающегося мне в ягодицы уплотнения, отчего я отчаянно краснею, и, как следствие, совершенно не думая, выпаливаю:
– Не люблю! Что в этом плохого?
Вот дурища... Разве можно говорить такое? Такому?!
Ну всё, сейчас он всласть натанцуется. На моей гордости.
Но Мирон сегодня, очевидно, решил меня добить вовсе не сарказмом, а непредсказуемостью, чтобы я наверняка языком подавилась, потому что отвечает без тени улыбки в голосе.
– Это живьём съедает, – бормочет, задевая губами теперь уже мою шею – Я, оказывается, тоже не люблю делиться. Ненавижу.
И что мне ему ответить? Как понимать? Это ж Арбатов! Друг Димы. Мой оживший кошмар. Чего он хочет? В какие игры играет? Почему я так остро реагирую? Может, мне его лягнуть? Рассмеяться? Послать?!
– Хватит трепыхаться, я не железный, – тяжело дыша, требует Мир, скользя ладонью с бедра на самый низ моего живота, где под тонкой тканью платья можно нащупать ажурную кромку нижнего белья, надетого с расчётом, что его, наконец, оценит Дима. Мне бы сейчас сгореть со стыда, за то, что позволяю другому, за то, что чувствую с другим... но ничего подобного не происходит. В этот момент есть только жадно сминающий моё платье наглец и больше никого. – Вот так... Расслабься. Дай мне этот чёртов танец, и я отстану.
Давление ладони усиливается, пробуждая не каких-то там эфемерных бабочек, которых я толком ни разу не дождалась, а жгучие пульсирующие всполохи голода. Сейчас я марионетка, ведомая инстинктами: прогнуться, прильнуть, позволить жёстким пальцам сжать ноющую грудь. Закусить губу, чтобы не вскрикнуть. Не от боли... вот совсем не от неё.
Грудная клетка Мирона твёрдая как камень, а руки словно отлиты из стали, и только голос обволакивает мягким полухрипом.
– Машка... Машуль... Я ж на отца гнал, и сам... как мотылёк на огонь. Паучонок мой... Су-у-ука. Не мой даже! Не мой...
Я смутно соображаю, что он там городит – жар внутри меня перекрывает всё, вызывая лёгкое головокружение. И сейчас мне до дрожи хочется стоять к нему лицом, чтобы видеть капризный излом полных губ, запустить пальцы в жёсткие волосы на затылке Арбатова, притянуть, податься вперед, вдохнуть его дыхание. О таком даже думать чудовищно, но в этот момент, когда Мир, словно читая мысли, порывисто разворачивает меня к себе, всё неприемлемые пару минут назад вещи становятся важнее сердцебиения, желаннее воздуха.
В глазах напротив – тёмная порочная полночь, время нечисти и грешного искушения. Этот взгляд затягивает, накрывает волнами тёплого покалывания, требует, молит, зовёт, но мы, не сговариваясь, продолжаем покачиваться невпопад ритмичной музыке.