Майкл ПИКАРДИ
(ЮАР)
БЫЛ У МЕНЯ ДРУГ АФРИКАНЕЦ
Перевод с английского В. Коткина
Она чувствовала себя в Лондоне совсем одинокой. В семь часов вечера она раздвинула цветные занавески и распахнула окно в своей спальне-гостиной. В сумерках, серых, словно кладбищенские надгробия, она видела, как при выдохе изо рта у нее выплывает белое облачко.
Она снова, в который раз, перечитала письмо. Щадя ее чувства, он писал, что не любит ее, так как у них мало «духовного родства». От этих слов ей стало не по себе. Почему же все-таки он не сказал ей правды? Правды, что он от нее устал? Что у нее, Марты Харт, невзрачная, худая, вытянутая физиономия, тщедушное тело и примитивный ум?
В тот вечер она опять пошла одна на фортепьянный концерт. Но музыки она не слышала. Звуки, вызванные к жизни прикосновением пальцев пианиста к клавишам, ассоциировались у нее с великими словами, в которые прежде всего вкладывался огромный смысл любви: красота, сила, созидание, нежность, и всем тем, что окружало эти слова солнечным ореолом.
Она с грустью думала о себе, о своем будущем, таком безрадостном и беспросветном: отцу стукнуло семьдесят четыре, мать давно умерла. Когда она родилась, родители ее уже были пожилыми людьми. Марта считала, что ее появление на свет было для них каким-то запоздалым решением, оно скрасило их возвращение в Англию после долголетней службы отца в колониях. Ребенок так подходил к палисаднику, любимым книгам, военным рассказам и скудной пенсии…
На следующий день Марта не пошла на работу. Она позвонила и сказала, что простудилась. Она даже отказалась встретиться со своей подругой Хильдой Мэнинг, как та ни уговаривала ее выйти поболтать и договориться о воскресном обеде. Нет, она плохо себя чувствует.
Но Марта все же вышла из дому. Она прошлась по Фингли-роуд, затем по Хампстед-хиз. В рощице на холме, где рос огромный дуб, она покормила белок. Потом на метро доехала до Сити и от Английского банка прошла пешком к реке. На уединенном причале, что позади церкви св. Магнуса Великомученика за Фишмангерс-холлом, она скормила чайкам остатки хлеба. Две баржи тихо отшвартовались от причала и медленно поплыли по течению на восток к Лондону и дальше к морю. И ей показалось, что вместе с ними уплывает ее жизнь. Но она усилием воли отогнала мелькнувшую было мысль о самоубийстве.
Она постояла, пока не стемнело, потом устало побрела назад по запущенной аллее вдоль набережной, затем поднялась по ступенькам к опорам Лондонского моста. В стороне от площадки, куда она вышла, были общественные уборные, а рядом у дороги — рыбный рынок. Резкий запах аммиака и тухлой рыбы ударил ей в нос с такой силой, что комок тошноты подступил к горлу. На какое-то мгновение ею снова овладело отчаяние, и ей захотелось, чтобы мост рухнул и раздавил ее.
В метро по пути домой она с грустью думала о том, что вот теперь она всегда будет одна ходить на концерты, одна прогуливаться по пустырю, одна будет спускаться к реке.
Одна, всегда одна! Ей стало страшно.
Ночью ей приснился сон, будто она упала в глубокую яму, откуда никогда не видно солнца.
На следующее утро, готовя себе завтрак, она постаралась все вспомнить. Она дотронулась до лица и ощутила выступающие скулы, обтянутые тонкой кожей, как будто на них запечатлелись следы ее горьких страданий. Она закрыла глаза, чтобы отогнать мрачные мысли и вызвать в памяти приятные картины: золото, мрамор, пурпур, вино, рычание тигра, блеск звезд. Но тщетно. И лишь на одно мгновение, когда Марта ставила чайник на газовую плиту, перед ее взглядом вдруг вспыхнуло вполне реальное видение, которое тут же исчезло. Это было солнце.
Хильда Мэнинг, подруга Марты, была абсолютно уверена, что все на свете зависит не столько от человека, сколько от его знакомств. Вот, к примеру, ее возлюбленный Джереми Доув, несомненно, получил повышение и занял место главного бухгалтера в рекламном бюро не столько потому, что окончил Оксфорд, сколько из-за своих связей. Его бывшие университетские друзья, а вернее, отцы и дядюшки его друзей создали целую серию бастионов во всем Лондоне, в провинции, в Британском содружестве и в колониях. Под их контроль попали все должности коммерческих учреждений (ну, исключая, конечно, самые высокие) и все работники этой области (начиная с конторы какого-нибудь Джона О’Гроутса в Ирландии, кончая последним служащим в Кейптауне).