Дело Марты оказалось более затяжным, потому что здесь уже были и дознания, и перекрестные допросы, и показания свидетелей. Управляющая Сити-Хайтсом, где жила Марта, начала свои показания с того, что за прошедший месяц она много раз видела, как некий туземец заходил в квартиру обвиняемой. Она, конечно, не могла одобрить подобных визитов. Ведь это создает плохую репутацию всему дому! Поэтому она сообщила об этом доверенному лицу, тот высказал свое мнение владельцу дома, а последний в свою очередь заявил в полицию. В ночь на двадцать пятое в квартиру был послан полицейский сержант Дж. ван Тондер.
Давая показания, ван Тондер рассказал суду, что застал этих двух наедине (на переполненной галерее послышался шум) и обнаружил под кроватью две рюмки из-под хереса.
— Откуда вы узнали, что там был херес? — задал вопрос защитник.
— Это был запах именно хереса.
— Видели ли вы, как они пили?
— Нет.
— Не могло ли быть так, что обвиняемая пила с кем-нибудь другим до прихода туземца.
— Могло.
— Какие же тогда у полиции основания считать, что имело место нарушение закона?
— Кому нечего бояться, тот не прячет рюмки, — заявил полицейский.
— Однако, — возразил защитник, — люди иногда совершают необдуманные поступки в момент паники, от страха, что их действия могут быть неправильно истолкованы, что, впрочем, и сделала полиция.
— Нет, — заявил сержант, — никакого страха в тот момент обвиняемая не испытывала, она сама признала в полицейском участке, что даже не подозревала о существовании закона, запрещающего давать туземцам спиртные напитки.
— А как вел себя туземец? Он-то наверняка знал о законе и поэтому мог быть в состоянии паники.
На этот вопрос полицейский не дал ответа, и защитник сел на свое место, торжествуя.
Во время допроса Марта показала, что является подданной Великобритании. В Южной Африке живет всего восемь месяцев. Она признала, запинаясь (и боясь утверждать это), что была недостаточно осведомлена об общественных порядках и законах этой страны. Она давала уроки английского языка этому африканцу.
Затем начался перекрестный допрос. Обвинитель спросил Марту:
— Заявляла ли обвиняемая сержанту полиции ван Тондеру по пути в полицейский участок, что считает этот закон чудовищным и рада преступить его?
Защитник вскочил на ноги. Но суд отказался выслушать его возражения. Зал напряг слух и насторожился.
Марта размышляла. Она вспоминала, будто сказала полицейскому сержанту, что «была бы рада нарушить», а не так категорично — «рада нарушить закон». В частной беседе защитник советовал придерживаться именно такой формы ответа, если об этом встанет вопрос.
Она оглянулась, увидела всех этих мужчин, вперивших в нее свой взор, и не могла вспомнить, как именно сказала тогда ван Тондеру. Ей казалось абсурдным, что они так упорно ждут, какое наклонение — изъявительное или сослагательное — она употребит. Как будто теперь это имело хоть какое-то значение. Как будто для кого-нибудь это было важно. Через голову судьи она посмотрела в окно. Яркие лучи солнца пробивались сквозь неплотно закрытую штору, седые волосы судьи были чуть тронуты слабым золотым ореолом.
— Да, я сказала, что рада нарушить закон.
Удовлетворенный ее ответом, прокурор сел. Защитник втихомолку выругался.
Объявили перерыв. Затем суд возвратился в зал для вынесения приговора. Марту признали виновной и подвергли штрафу в размере двадцати фунтов стерлингов или же месячному тюремному заключению с отстранением от работы на год. Объясняя мотивы приговора, судья заявил, что суд принял во внимание незапятнанную репутацию подсудимой, ее добровольное признание и тот факт, что она лишь недавно приехала в страну. Одновременно он предупредил, что суд обращает серьезное внимание на подобные нарушения закона, особенно теперь, когда расовые смешения вызывают всевозможные конфликты, а страна страдает от агитации политических смутьянов, многие из которых иностранцы. После того как были высказаны все эти глубокомысленные замечания, суд удалился, а репортеры бросились по своим редакциям, чтобы успеть поместить отчет о заседании суда в вечерних выпусках газет.
Амос стоял в коридоре. Она не видела его три дня, с того самого вечера, когда их арестовали.
Губы его были разбиты, они распухли, на лбу красовался огромный синяк.
— Значит, они вас били, — сказала Марта.
— Да, — ответил он. — Я хотел было заявить об этом на суде, но передумал.