История Отелло мне понравилась, а по мере того как белая мисс читала, захватила меня. Я перенесся на землю, где храбрый африканец жил и любил и где разрушил свою любовь.
Женщина закрыла книгу.
— Нравится?
— О да!
— Вот видишь. В этой книге много таких историй. Если б ты ходил в школу, ты смог бы прочесть их сам.
— А я смогу потом найти такую книгу?
— Конечно, книг много.
— Таких, с такими же историями?
— И таких. Книг тысячи тысяч.
— Тогда я иду в школу!
— Когда? — У нее в глазах бегали искры.
— В понедельник.
— Начало положено! — Она рассмеялась. — А почему ты до сих пор не учился?
— Не знаю.
— Ты же видел, что другие дети ходят в школу?
— Никто не рассказывал мне про такие истории.
— Ах вот оно что! Истории…
— Когда я научусь читать и писать, я стану сам сочинять такие же…
Она улыбнулась, а потом вдруг выпрямилась, взяла со стола ручку и открыла книгу.
— Как твоя фамилия?
— Абрахамс, мисс. Питер — так мое полное имя, Питер Абрахамс.
Она что-то надписала на книге.
— Смотри, я поставила здесь твое имя.
Я посмотрел.
— Мое, мисс?
— Да. Я написала: «Из книг Питера Абрахамса». Это тебе.
— А где мое имя?
— Вот эти два слова. — Она показала. — Ну, бери же!
Я взял книгу. Я держал ее со всей осторожностью.
Я шагнул к двери, оглянулся. Она покачала головой и засмеялась. И вдруг прервала смех.
— О боже, — произнесла она и снова покачала головой.
— Спасибо, мисс. Спасибо!
У нее странно блестели глаза за толстыми стеклами очков.
— Иди! — сказала она. — Ступай… В добрый час…
Я растерянно топтался у двери. Она плачет? Но почему?
— Еще раз спасибо, мисс. Спасибо!
— Но вы же видите, сэр, он пропустил половину занятий. Уже середина семестра, и у меня переполнен класс. И потом, такой верзила! Он и по возрасту перерос четвертый… Где ты был, когда начинался учебный год?
— Я работал, мисс.
— ?!
— Ну конечно, конечно. Ведь у нас образование обязательно только для белых, и никому нет дела до того, ходит этот мальчишка в школу или нет. Почему я должен вам все это говорить?!.. Неужели мне нужно приводить вам цифры неграмотности среди вашего же народа? Вы — цветная, и я еще должен рассказывать вам о положении вещей, которые вы знаете лучше меня!
— Нет, сэр… Но…
— Я знаю. В вашем классе в три раза больше учащихся, чем должно быть; у вас не хватает грифельных дощечек и карандашей; некоторым верзилам пора самим иметь детей и отпускать бороду; у вас не хватает парт; вы не в силах уследить за всей этой оравой. Я все знаю. Но вы только задумайтесь: мальчишка на работе слышит, как кто-то читает книгу, и желание прочесть ее самому приводит его сюда! Он говорит: «Примите меня, я хочу учиться». А мы покажем ему на дверь только потому, что он не отвечает каким-то требованиям? У нас в стране столько талантов, что мы можем позволить себе бросаться ими?.. Слушайте! У меня есть идея! Мы примем его в школу и заставим проходить три дня за один… Мальчик! Питер!
— Сэр?
— Не боишься тяжелого труда?
— Нет, сэр.
— Я задам тебе работы! Ты у меня узнаешь, почем фунт лиха, но я обещаю — к концу года ты будешь читать и писать. Условия жесткие. Если ты будешь замечен в расхлябанности, лени — я велю учительнице послать тебя ко мне и высеку розгой! Крепко высеку! Согласен?
— Да, сэр.
— Ну вот, мальчик и я, — мы оба торопимся. Помогите нам. У нас нет лишнего времени… Берите его!
— Слушаю, сэр.
— Хелло! Еще один?
— Да. Они с директором торопятся. Директор изобрел новую систему: переростки проходят трехгодичный курс обучения за год.
— Бог ты мой!
— С ума сойти, да и только.
— Одного у старика не отнимешь: он болеет за образование цветных. Виссер — единственный директор, о котором я могу это сказать за все годы, что здесь работаю. А он — бур! Ты знаешь, на него хотели надеть смирительную рубаху…
— Да. Бурский поэт, мечтатель, безумец. Ему легко сидеть за своим столом и сочинять прекрасные программы. Всю черную работу приходится делать нам.
— Не унывай, деточка. Не такой уж он плохой. Пойду утихомирю свою ораву. Пока.
— Заходи.
— Садитесь. Вот наш новый ученик Питер Абрахамс. Дайте ему место в углу на последней парте. Подвинься, Адамс.
— С вашего позволения, мисс…
— Да?
— Здесь нет места. Мы так стиснулись, что почти нельзя писать, руку не высвободишь.