Она решила бежать. Она вернется в свою хижину, к своему мужу, к своему полю. Камуэнэ пойдет вместе с ней. Камбута обещал им помочь, хотя это было не так-то легко: на ночь хозяин прятал ключи от ворот в свою конторку. И вдруг дорога сама открылась перед ними — ливень размыл стену.
Молча, понурив голову, прошли трое беглецов через распахнутые ворота. Им досталось уже в дороге, но самая страшная расправа — выламывание пальцев рук — ждала их тут, на черном дворе Дуарте.
Вид Накалулы поразил дону Ауту. Своего черного сына она несла перед собой на вытянутых руках и исступленно кричала. Она бесстрашно подошла к веранде и протянула доне Ауте и всем им своего ребенка.
— Что случилось? — спросила дона Аута.
Тело Мурикэ безжизненно поникло, глаза закатились. Мальчик пылал в лихорадке.
— Что случилось? — снова спросила дона Аута и даже взяла ребенка на руки.
— Наверно, солнечный удар, — решил Фортунато, — эти дураки бросились напрямик по саванне. Солнце напекло ему голову… Я нашел их на полпути… Они там лечили его…
Дона Аута не позволила бить Накалулу. Она и так наказана.
Позвали доктора Балземана. Он поморщился, осмотрев маленького нгангелу.
— Очень тяжелый случай, — сказал он, — ничего нельзя сделать…
Дуарте пытался освободиться от бросившейся к нему в слезах доны Ауты.
— Не бей ее, она не виновата!
— Чепуха! Надо быть идиотом, чтобы нянчиться с этими черными! — Он резко оттолкнул жену и зло продолжал: — А если наша дочь умрет, кто будет виноват?.. Идиотская щепетильность…
— Дуарте!
Девочка плакала в колыбели. Дона Аута подошла к алтарю и зажгла еще одну свечку перед ликом скорбящей божьей матери. Может быть, она сумеет пролить целительный бальзам на ее израненную душу…
На всех пяти дворах африканцы обсуждали происходящее. Девочка умирает. Умирает от голода. Знахарь белых сказал, что спасти ее может только грудное молоко, а у сеньоры молока нет. И сквозь безмолвие тяжелой душной ночи, лишь изредка нарушаемое далеким воем шакалов и зловещим хохотом гиены, доносился до них жалобный, едва слышный плач девочки, будто слабый запах умирающего растения, чьи корни иссохли без живительной влаги.
Вот уже три дня, как опустели руки Накалулы. Болела ее переполненная молоком грудь — и нестерпимо болела душа, в которой смерть сына оставила страшную пустоту.
Такой страшной пустоты не ощущала она даже тогда, когда ее оторвали от мужа, от дома, от всего, что было ей дорого и что осталось, как счастливый сон, как несбыточная мечта, там, далеко, за бескрайними саваннами, в зеленом сердце лесов.
Пустота.
В безмолвии ночи раздавался плач девочки. Руки Накалулы были пусты, грудь переполнена молоком, а сердце изнывало от тоски.
Она пересекла двор, поднялась на веранду — и вот высокая стройная женщина из народа нгангела ступила на порог двери в комнату малютки. Еще в саванне Накалула сбросила свой нарядный костюм кормилицы, и на ней была лишь набедренная повязка.
Накалула твердыми шагами подошла к колыбели и нагнулась. Желтым блеском сверкнули металлические пластинки ее ожерелья. Она подняла девочку, схватив за руку, так же как делала со своим Мурикэ, и движением древним, как сама жизнь, приложила ее к груди. И рука девочки на груди Накалулы казалась белой розой — одной из тех, что росли во дворе. Белой розой на черном бархате.
Все произошло так быстро и неожиданно, что дона Аута, не в силах сдвинуться с места, лишь взволнованно прошептала:
— О София!..
Кошат ОЗОРИУ
(Ангола)
ДОМИНГА
Перевод с португальского В. Гутермана
Доминга не должна плакать, нет. Дети ее уже там, на пароходе. И машут рукой, и машут платком; ма-ма… мма… Доминга не станет плакать, нет. Если она заплачет, она не увидит больше ни парохода, ни своих детей на нем, ни… Нет, она не будет… Доминга не должна… Доминга не должна плакать.
Господин Гоми еще стоит на лесенке. Он считает чемоданы и ругает носильщиков, они уронили самый большой чемодан. Доминга сама его укладывала. Это чемодан с вещами детей. Вон они там, на пароходе. Они кричат: «ммама… мма…» и машут рукой, и машут платком. Доминга их видит. Кругом суматоха, а Доминга все видит, И как господин Гоми ругает негров, негры теперь укладывают чемоданы на палубе. И пароход — ему что? Сейчас пустит дым и уплывет. И этот белый капитан, он тоже уплывет на большом пароходе и не вернется…